Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
– Какие легенды? Что вы такое говорите? Я все в подробностях об этом знаю. Евдокии Андриановой - крестьянке из Перервы - было сновидение вещее - таинственный голос сказал ей, что есть в селе Коломенском, в белой церкви, большая черная икона...
– Батюшка, батюшка, - поморщился отец Иннокентий.
– Вы это старушкам в своем приходе рассказывайте. А мне не нужно слышал я все это тысячу раз.
– Ну, сами тогда вскоре все увидите, Фома вы неверующий. Я лично так думаю, что сам Иосиф Виссарионович и станет основателем новой Династии. Он же православный, в семинарии учился. Да, да, помянете еще мое слово! Это он пока что с жидами хитрит - о коммуне разговоры ведет, а под шумок
Отец Иннокентий только головой качал.
– Хотите знать мое мнение, любезнейший отец Макарий, так Николай этот ваш святой первый среди всех и есть виновник погибели Руси. И такой же из него был помазанник, как из вас футболист. Принял он от батюшки мощную, стабильную державу, и во что же превратил ее? Двадцать лет под носом у него бесы Россию расшатывали, а что он предпринял? Ведь это одно из двух - либо ты всех их вот так вот - в кулаке держи, - сжал отец Иннокентий кулак над столом, - либо уж последовательно демократию развивай, конституцию пиши, парламентскую монархию создавай. А он? Ни рыба, ни мясо. Мистик сентиментальный. Ах, ах, Александра, не съездить ли нам, помолиться в пустынь. А по Гапону с хоругвями - залпом! На моих глазах ведь это было. Люди к тебе, к царю-батюшке, крестным ходом с детьми на поклон пришли. Да выйди ты к ним на балкон, молви слово ласковое, прими челобитную. А там хоть и не читай ее - всю жизнь на тебя молиться будут. Нет же - сотню человек безоружных положить нужно, а потом вздыхать с любезной Сашенькой - и что же это подданные нам такие неблагодарные попались. Господи, до чего трогательно - семьянин примерный на российском престоле сыскался - не блудит, как вся родня его. Только Россия-то, отец Макарий, - это не жена-немка. С ней умеючи управляться нужно. Да он и с той-то не мог. Все условия у него были, все, чтобы Россию великой, цветущей, свободной сделать. А он вместо этого в войны бессмысленные ее втягивал. Миллионы людей под картечь клал, а сам с Распутиным время коротал - в беседах нравоучительных. А Распутин в свободное от нравоучений время бабами голыми кресты на полу выкладывал. Ах, Сашенька, Сашенька, пусть все, как Господь даст. Вот и дал ему Господь по заслугам! Профукал Россию! До большевиков, до братоубийства довел ее. И сам кончил Ипатьевским подвалом. И поделом!
Отец Макарий багровел, нервно теребил рыжую бороденку. Доходило у них, случалось, и до ссор, до того, что клялся отец Макарий:
– Ноги моей не будет больше в этом доме! Прах отрясаю с ног своих!
И на пороге, задравши рясу, смешно сучил ногами, рискуя свалиться с крыльца.
Но всякий раз, конечно, приходил опять. А иногда и возвращался с края села - если в графинчике, выставленном отцом Иннокентием, оставалось еще недопито. Некуда ему было больше идти. Не с кем поговорить больше - им обоим.
В начале рождественского поста, пришел он неожиданно тихий, задумчивый и печальный. Долго молча пил чай с клюквенным вареньем, потом сказал:
– Меня вызывали.
Пролил варенье на скатерть, расплакался вдруг, как ребенок, сказал:
– Я отказался, - поцеловал отца Иннокентия троекратно, перекрестил его, перекрестился сам и ушел.
Через неделю его взяли. Вместе с ним взяли и вернувшегося только из лагеря епископа Никона. Остался отец Иннокентий один.
На Крещенские он поехал в Москву, чтобы узнать, жив ли еще Сергий, существует ли еще Патриархия.
Был пасмурный зимний день. В
Это маленькое происшествие на время очень поразило его. Ему представилось вдруг, что он остался последним, единственным священником от всей недавно еще великой, многотысячной, тысячелетней Русской Православной Церкви. Ему представилось, что первый же встречный милиционер непременно схватит его, едва заметив полы черной рясы, выглядывающие из-под пальто. И где-нибудь там, на очередном их "съезде победителей", будет доложено под всеобщие аплодисменты: "Последний неведомо как уцелевший поп обезврежен на днях в Елохове нашими доблестными ежовско-сталинскими органами. Таким образом Православие в СССР искоренено полностью и окончательно."
Сердце его слегка частило, когда по утоптанному снегу проходил он мимо закрытого на замок Богоявленского храма; когда узким переулком подходил к одноэтажному деревянному дому Патриархии. Патриархия ли это еще?
Входная дверь была не заперта. В передней за столом сидела женщина, повязанная платком, читала книгу, с удивлением взглянула на него, когда он вошел.
– Добрый день, матушка, - поздоровался он.
– Владыко Сергий здесь ли сейчас?
– Здесь, батюшка, - ответила она.
– Вы к нему?
Она поднялась, подошла к коричневой двери, из-за которой слышался стрекот пишущей машинки, постучала коротко.
– Да, да, - отозвался за дверью басовитый голос.
– К вам пришли, - открыв дверь, доложила она.
– Пусть войдут, - предложили за дверью.
– Пальто вот здесь повесить можно, - указала женщина на вешалку в углу.
Раздевшись, отец Иннокентий вошел в обыкновенного размера комнату о двух окнах, обклеенную обоями. В святом углу напротив двери теплилась лампадка перед образом Божьей Матери. У стены напротив стоял небольшой мягкий диван. У другой стены - пара книжных шкафов. На стене между окон над письменным столом висел портрет Патриарха Тихона. За столом в черной рясе с непокрытой головой перед заправленной бумагой пишущей машинкой сидел Патриарший Местоблюститель Сергий.
Ему исполнилось в прошлом году семьдесят лет. Это был совершенно седой, скорее полный, нежели худой старик с гладким, почти и без морщин, лицом, с лысиной в полголовы, с опрятной, по грудь, редеющей книзу бородой, длинными усами, скрывающими рот. Круглые металлические очки располагались на большом, широком носу. Взгляд умных глаз его был очень чист, внимателен и как бы тревожен слегка.
Он поднялся из кресла навстречу отцу Иннокентию, благословив, предложил ему сесть на диван. И сам присел рядом с ним вполоборота.
– Как звать вас, батюшка?
– спросил он все так же низким грудным голосом.
– Иннокентий Смирнов, Ваше Высокопреосвященство.
– Откуда вы, отец Иннокентий?
– Из-под Зольска, иерей Преображенского храма в селе Вельяминово.
– Из-под Зольска, - повторил Сергий, задумавшись на секунду, огладил бороду.
– А кто же иерарх у вас нынче?
– Нынче никто, - удивился отец Иннокентий - неужели мог Местоблюститель не знать этого.
– Был епископ Никон, но его арестовали.