Идеальное отражение

Казаков Дмитрий Львович

Второй ухитрился добраться до нас, и расстрелянный в упор, всё-таки продолжал мчаться вперёд.

— Мать ети! В стороны! — гаркнул я, понимая, что эта махина, даже если захочет, не остановится.

Отпрыгнули мы вовремя — дымящая и ревущая туша пронеслась по тому месту, где только что были мы. Пропахала в земле борозду, со скрежетом вломилась в густые заросли автонов и там застряла. Металлические ветки зашевелились, оплетая так удачно подвернувшуюся добычу, несколько н-капсул лопнули.

По бокам носорога потек густой серебристый «сок».

—

Надеюсь, что это всё. — Синдбад поднялся, потирая ушибленный бок. — Или ещё кто есть?

— Вроде пока никого, — я по очереди напряг импланты. — Подойдём чуть ближе, и я войду в форс-режим. Определим, где этот подонок, — тут голос мой дрогнул от ярости, — и разберём его на молекулы.

Мы шли, и атомная станция поднималась навстречу, представала нам во всей жуткой и величественной красе. Если Чернобыльская АЭС была всего лишь легендарными руинами, Ленинградская выглядела инопланетной постройкой, невесть как заброшенной в окрестности Соснового Бора. И это несмотря на то что она не могла похвастаться какими-либо архитектурными изысками или присущими Пятизонью извращениями.

— Пожалуй, хватит, — сказал я, когда до ограды осталось меньше километра. — Внимание, сейчас вылетит птичка…

Не помню, в каком из увиденных в детдоме фильмов я услышал эту присказку фотографов прошлого, да и позапрошлого века, но она почему-то намертво вплавилась в память.

Птички, естественно, никакой не было, был форс-режим, сообщивший мне, что в окрестностях нет ни одного человека или хотя бы теплокровного живого существа, но что на территории станции в настоящий момент находится около тридцати монстров, по военной классификации именуемых «изделиями техноса».

По-нашему же, по-простому — чугунков.

В первый момент я испытал разочарование, потом досаду на себя: как же так, не поверил собственным ощущениям. Затем перебросил всю мощь восприятия на восток. Как бы перекатил ту сферу, внутри которой я располагался, так, чтобы находиться не в центре её, а около изогнутой стенки.

И в поле моего зрения, которое одновременно было и слухом, возникла крошечная «метка».

— Сволочь… — прошептал я, понимая, что дубль обошёл нас и теперь идёт на север, к тамбуру.

Слабость ударила меня по затылку тяжёлой мягкой ладонью, и сфера закружилась с бешеной скоростью. Перед глазами замелькали обрывки пейзажа, лица моих спутников, «метки» биомехов за оградой АЭС.

А потом стало темно.

Как выяснилось секундой позже, я даже не смог как следует потерять сознание — зашатался вроде бы, но тут же выправился, только затряс головой и очумело захлопал глазами, словно разбуженная в полдень сова.

— Ну? — нетерпеливо сопя, спросил Колючий.

— Баранки… — я осёкся, понимая, что единственный, кто сейчас достоин резких слов — это я сам: прошляпил, пропустил, а ведь имели шанс перехватить дубля, не дать ему уйти. — Его там больше нет… Он уходит на север, и если мы поспешим… то догоним его, обязательно.

Уверенность в голосе далась мне большим трудом, и Синдбад

это заметил.

— Придётся побегать? — спросил он.

— Как сможем, — отозвался я.

Бегать в боевом костюме — занятие не из лёгких и не из приятных, но Колючий — парень молодой и здоровый, бритоголовый — бывший солдат и наверняка помнит не один марш-бросок, ну а я… меня в своё время нещадно гоняли в тренировочном лагере, спрятанном в диких горах.

Через пару километров стало ясно, что всё это было давно и неправда и что организм старого добра не помнит. Я едва не задохнулся, в боку закололо, а отсутствие рюкзака за спиной и груза в подсумках впервые показалось благом.

Перейдя с бега на быстрый шаг, я оглянулся на спутников — от раскрасневшегося и отстегнувшего маску Колючего валил пар, а лицо Синдбада выражало лёгкую степень озадаченности.

— Как-то тяжеловато… — сообщил он.

— Передохнём, затем ещё рывочек сделаем, — произнёс я с фальшивой бодростью.

Мы хоть немного, но сократили расстояние до дубля, и теперь, примерно зная, где он находится, я мог нащупать его с помощью имплантов. Но делать это побаивался — вдруг он вместе с прочими моими способностями унаследовал и умение чувствовать чужое сканирование?

Услышав про «рывочек», Колючий посмотрел на меня, как лошадь на умучившего её седока. Я даже подумал, что сейчас беглый праведник откроет рот и выскажет всё, что обо мне думает.

Но этого не случилось, сказалось «воспитание» Дьякона, основанное на принципе «главный всегда прав».

— Раньше куда легче давалось… или рана сказывается? — продолжал бормотать Синдбад.

Через какое-то время мы ещё слегка пробежались, подобрались немного ближе к дублю, и только тут я сообразил, что он направляется вовсе не к тамбуру. Проклятого двойника понесло куда-то к востоку от развалин Соснового Бора, туда, где пруды, болота, речка Коваши и одна из главных местных диковинок.

Нет, не может быть, чтобы дубль шёл к Лабиринту Коваши, что ему там делать?

«А что ему вообще делать в этом мире, ты знаешь? — пришла мне в голову здравая мысль. — Ты вообще представляешь, что может вести существо, коему от роду несколько дней, но которое выглядит как взрослый мужчина, и никогда не имело ни отца, ни матери?».

Очевидно, что я несколько раз напрямую соприкасался с его мыслями, когда оказывался в чужой голове. Но, несмотря на это, стоило признать, что понимал я дубля очень слабо, а если честно — вообще не понимал.

Что за Путь содержится в голове моего отражения, и кто его туда вложил?

— Куда его несёт, чёрт подери? — не выдержал я, когда стало очевидно, что дубль топает прямо к примостившемуся у речки Коваши скоплению автонов, имевшему дурную привычку кочевать по местности.

То бишь направляется именно к Лабиринту.

— Подальше от нас, — хмыкнул Синдбад, но тут же вновь стал серьёзным. — А что там, впереди?

Снег продолжал идти и потихоньку густел, так что видно было не особо далеко.