Идеальный шпион
Шрифт:
— Так-так, а это что такое? — добродушно вопросил мистер Уиллоу, поднеся к своему крупному уху маленький пакетик, и потряс им.
— Духи, сэр.
Мистер Уиллоу недослышал.
— При чем тут духи? По-моему, это ты принес сюда, — сказал он по-прежнему улыбчиво.
— Это для миссис Уиллоу. Из Монте-Карло. Говорят, это чуть ли не лучшие из всех, что выпускают лягушатники, — добавил он, повторяя фразу майора Максуэла Кэвендиша, благороднейшего джентльмена. Спина мистера Уиллоу была очень широкой — неожиданно глазу Пима предстала лишь эта спина. Мистер Уиллоу нагнулся, послышался звук открываемого и закрываемого ящика. Пакетик исчез в недрах необъятного письменного стола. Моток колючей проволоки нельзя взять в руки с большей брезгливостью и осторожностью.
— Ты Тита Уиллоу берегись, — предупредил его Сефтон Бойд. — По пятницам он проводит порки, чтобы за выходные
Но Пим все-таки упорствовал, стараясь проявлять усердие и откликаться на каждый зов. И так семестр за семестром, долгие, нескончаемые. До завтрака — бег, перед бегом — молитва, перед молитвой — душ, перед душем — уборная. Плашмя кидаться в жидкую грязь поля для регби, ползти по сырым плитам, обучаясь чему-то, что входило в понятие «образование», так старательно проходить военную подготовку, что обдирать ключицу о затвор винтовки и получать зуботычины на ринге, и все же вымучивать улыбку и приветствовать публику в качестве проигравшего, плетясь в раздевалку. Вы бы одобрили его, Джек, вы бы сказали, что детей, как и молодых жеребцов, необходимо обломать, и потому частная школа сослужила мне хорошую службу, сформировав мой характер.
Не думаю, что это так. Я считаю, школа эта едва не убила меня. Но Пим так не считал — Пим думал, что все чудесно, и протягивал тарелку за добавкой. А когда это требовалось, — а требовалось это в соответствии с суровыми законами школы и ее странными понятиями о справедливости, то есть, как это помнится теперь, в ретроспективе, едва ли не каждую неделю, — он окунал свой взмокший вихор в грязную раковину и, ухватившись обеими руками за краны, судорожно сжимал их, искупая череду своих прегрешений, о которых он и понятия не имел до тех пор, пока это размеренно не втолковывалось ему в паузах между ударами, отвешиваемыми самим мистером Уиллоу или кем-нибудь из его представителей. И все же потом, лежа наконец в чуткой тишине общей спальни и слушая кряхтение и поскрипывание томящихся подростков, он ухитрялся убедить себя, что так воспитывают настоящих аристократов и что, подобно Иисусу, он терпит наказание во имя святости отца своего. И его чистосердечие, его сочувствие ближнему, ничуть, ничуть не убывая, расцветали пышным цветом.
Он мог проводить послеполуденные часы с Ноуксом, смотрителем спортивной площадки, уплетая печенье и пироги в его домике возле заводика, где варили сидр, и вызывая у этого ветерана спорта слезы восторга выдуманными историями о выдающихся спортсменах, гостивших у них в Эскоте. В его рассказах не было ни слова правды, но, увлекаясь собственной мастерской выдумкой, он сам начинал в нее верить. «Неужели Дон! — недоверчиво и восторженно восклицал Ноукс. — Великий Дон Бредмен собственной персоной отплясывал на кухонном столе! У тебя дома! Ну дальше, дальше!» — «И пел к тому же „Я был пятилетним мальчишкой“, когда бывал в настроении!» — развивал тему Пим. И, в то время как Ноукс еще светился от всех услышанных откровений — прямиком наверх, к побитому жизнью и невзрачному, обутому в сандалии мистеру Гловеру, младшему учителю рисования, помочь тому вымыть палитры и счистить ежедневно возникающий слой пастели на гениталиях стоящего в актовом зале мраморного херувима. Мистер Гловер был абсолютной противоположностью Ноуксу. Без Пима они бы оставались непримиримыми врагами. Мистер Гловер считал спорт в школе тиранией похуже гитлеровской: «Моя бы воля — так побросать бы все эти футбольные бутсы в реку, ей-богу, распахать бы эти спортивные площадки и заняться бы наконец ради разнообразия искусством, красотой!» И Пим соглашался с ним и клятвенно заверял его, что отец пожертвует школе деньги на то, чтобы перестроить классы искусства, увеличив вместимость в два раза, может быть, даже несколько миллионов пожертвует, но пока это секрет.
— Будь я на твоем месте, я бы помалкивал об отце, — сказал Сефтон Бойд, — здесь спекулянтов не жалуют.
— И разведенных матерей — тоже, — куснул его в отместку Пим, но вообще тактика его была умиротворять, сглаживать и сосредотачивать все нити в своих руках.
Еще одним завоеванием его был Беллог, учитель немецкого, человек, сокрушенный и раздавленный прегрешениями страны, ставшей для него родиной. Пим завоевал его расположение усердием, покупкой за счет Рика дорогого немецкого пива в «Томасе Гуде», выгуливанием его собаки и приглашением его в Монте-Карло вкупе с обещанием, что все расходы его будут оплачены, — предложение, которое Беллог, к счастью, отверг. Сейчас я постыдился бы вести себя столь примитивно и мучился бы подозрениями, не рассердится ли Беллог на такое мое ухаживание и не отвергнет ли меня. Но Пиму все эти чувства были неведомы. Пим любил
Ну а женщины? Уверяю вас, Джек, что мало кто был так восприимчив к чарам женской красоты и возможностям наслаждаться ею, как Пим, но в школе насчет наслаждений было строго, даже наслаждаться в одиночку считалось преступлением, достойным порки.
Миссис Уиллоу, хоть Пим и был готов всем сердцем полюбить ее, была постоянно беременна. Томные взгляды, которые он бросал на нее, не находили никакого отклика. Школьная сестра-хозяйка тоже была весьма недурна, но, когда однажды ночью он, симулируя головную боль, заявился к ней в смутной надежде предложить ей руку и сердце, она грубо отослала его обратно в постель. Лишь одна миниатюрная мисс Ходжес, преподававшая игру на скрипке, некоторое время проявляла к нему интерес. Пим подарил ей папку из свиной кожи для нот, купленную в «Хэрродсе», и поведал, что собирается заниматься скрипкой профессионально, на что она прослезилась и посоветовала ему выбрать другой инструмент.
— Моя сестра не прочь проделать с тобой это самое, — сказал Сефтон Бойд однажды ночью, когда, забравшись в постель Пима, они тискались там без особого энтузиазма. — Она нашла в моих бумагах твое стихотворение и говорит, что ты как Китс.
Пим ничуть не удивился. Стихотворение и впрямь было шедевром, а Джемайма Сефтон Бойд уже не раз пронзала его взглядами из-за стекла семейного «лендровера», когда они заезжали в школу, чтобы забрать ее брата на уикэнд.
— Она слаба на это дело, — пояснил Сефтон Бойд. — Ей кто угодно сгодится. Нимфоманка.
Пим тотчас написал ей письмо, достойное поэта:
«Ваши мягкие локоны навевают грезы. Чувствовали ли Вы когда-нибудь, что красота — это тоже грех? Во рву с водой, опоясывающем аббатство, плавают теперь два лебедя. Я часто гляжу на них и вспоминаю ваши локоны.
Я Вас люблю».
Она ответила первой же почтой, но Пим успел все же испытать муки раскаяния в столь опрометчивом поступке.
«Благодарю за письмо. 25-го я получу освобождение в школе на довольно длительный срок, и в этот же день начинается один из Ваших уик-эндов, когда Вы будете свободны. Как знаменательно это совпадение! Мама пригласит Вас провести с нами воскресный вечер и попросит разрешения мистера Уиллоу, чтобы вы переночевали у нас. Обдумываете ли Вы план похищения?»
Второе письмо было более детализировано:
«Черная лестница совершенно безопасна. Я зажгу огонь в камине и припасу вина на случай, если Вас обуяет жажда. Привезите то, над чем Вы сейчас работаете, но прежде я жду Ваших ласк. На моей двери Вы увидите красную розочку, которую я выиграла на скачках в прошлые каникулы».
Пим был до смерти напуган. Как ему вести себя с женщиной столь опытной? У женщин есть грудь, это он знал, и это ему нравилось. Но у Джемаймы груди вроде бы не было. Что касается всего прочего — это был темный лес, грозивший опасностями и муками, а воспоминания его о Липси в ванне к тому времени уже окутались туманной дымкой.
Пришла открытка:
«Мы все будем очень рады видеть Вас в Хадуэлле в этот уик-энд 25-го. Мистеру Уиллоу я шлю послание отдельно. Об одежде не беспокойтесь — в летнее время мы к вечеру не одеваемся.
Элизабет Сефтон Бойд».
На холме, у подножия которого располагалось обиталище мистера Уиллоу, стояла женская школа. Мальчики, которые проникали туда, подвергались порке и исключению из школы.
Но Элфик из «Нельсон-хауса» уверял, что, если спрятаться под пешеходным мостиком, когда по нему идут девочки, направляясь на хоккейный матч, можно увидеть много интересного. Увы, все, что увидел Пим, когда последовал его совету, были пара-другая замерзших коленок, очень похожих на его собственные. Хуже того, ему пришлось стать мишенью грубых шуток инструкторши по спортивным играм, которая, свесившись вниз через перила, пригласила его подняться и принять участие в игре. С отвращением Пим отступил, найдя пристанище у своих немецких поэтов.