Идеи и интеллектуалы в потоке истории
Шрифт:
бунтовать и подавлять бунт — вот наши базовые стереотипы
поведения. Хроническим дефицитом остается конструктивное
общение равных, основанное на взаимном доверии.
При чем же здесь интеллектуальная деятельность, в частности,
философия? Одна из ее задач — производство идей, смыслов,
ориентиров жизни и деятельности, производство общего языка и
общих ценностей. Пусть это не прямая постановка целей, чем
занимаются политические лидеры
оснований и предпосылок целей, ориентиров, принципов и норм.
За каждой из упомянутых выше стратегий акторов российской
политики лежат их глубоко укорененные ментальные и культурные
установки, поведенческие стереотипы, привычные способы
удовлетворения индивидуальных и групповых интересов, устойчивые
и воспроизводящиеся институциональные структуры. Политический
фетишизм (смена власти) и правовой фетишизм (смена законов) не
работают, пока в силе остаются все те же стратегии, ориентиры и
установки. Для их существенной трансформации нужно многое, в том
числе привлекательный образ будущего, связанный с новыми
ориентирами. А это уже сфера конструктивной политико-философской
работы — создавать новые опции стратегий для отечественной элиты
и образованного класса.
Экономическая публицистика слишком прагматична, политическая
публицистика в расколотом обществе слишком ограничена целевой
аудиторией, а потому непримирима и агрессивна. Философская
публицистика смогла бы сформировать общий язык и даже слой
ценностей общенационального согласия, однако ни спроса, ни
предложения пока не видно33.
Роль интеллектуалов в каузальной атрибуции кризиса
Не верно, что идеи движут историю, но в особых переломных
моментах, которые И. Валлерстайн назвал периодами kairos, роль идей
и их производителей — интеллектуалов — многократно возрастает
[Валлерстайн, 2001]. Р. Коллинз, трактуя концепцию Р. Вутноу,
показывает, что особые пространство и стимулы творчества для
интеллектуалов образуются в патовой политической ситуации, когда
противостоящие силы не способны административными или силовыми
33 «Было бы противоречивым думать о навязывании демократии силой, а не
убеждением, о принуждении мужчин и женщин к свободе. Но
непротиворечиво думать о том, что их можно убедить быть свободными.
Если у нас, философов, все еще имеется своя специфическая задача, то это
именно задача убеждения» [Рорти, 1994].
116
способами подавить друг друга и борьба
поле, где резко возрастает спрос на идеи, а интеллектуалы отвечают на
спрос особенно активным творчеством [Коллинз, 2015, с. 70-77].
Пока авторитарный режим силен, у правящей группы и элит нет
настоящих стимулов к серьезным реформам; ведь они всегда чреваты
тем, что могут пошатнуть привилегированные властные позиции. При
отсутствии гибких изменений, решающих неизбежные трудности и
напряжения, происходит стагнация и назревают факторы кризиса.
Обычно они связаны с бюджетным дефицитом, неисполнением
государством ожидаемых от него обязательств, поражениями,
провалами на внешней арене, явной неспособностью власти
преодолевать возникающие бедствия и массовое недовольство
[Голдстоун, 2006;
Коллинз, 2015, гл. 1].
В этих обстоятельствах
распадается сплоченность в высших кругах, появляется так
называемая контрэлита, что и создает патовую ситуацию,
способствующую росту внимания к идеям.
Жесткий авторитарный режим, соскальзывающий уже к
тоталитарным практикам, не способен эволюционировать к
демократии, поэтому шанс демократизации возникнет только при
глубоком его кризисе.
Исход кризиса во многом зависит от того, каким идеям и лидерам
(носителям идей) поверят элиты, в том числе силовые, активная часть
граждан и лидеры протеста. В содержательном плане выигрывают те
интерпретации и интерпретаторы происходящего, которым удается
более убедительно возложить вину за кризис и бедствия на
политических противников, а выигрыши, надежды на выход из
кризиса и благоприятные перспективы связать со своей политической
партией (в широком веберовском смысле).
Такая битва обвинений и восхвалений — обычное дело в тот
период кризиса и острого конфликта, когда силовое противостояние
уже или еще снижено, блокировано, а внимание переносится на
символическую сферу, от которой зависит поддержка и элит, и масс, и
самих силовых структур.
От чего же зависит убедительность каузальной атрибуции
(приписывания причин) вины за кризис и бедствия на ту или иную
сторону?
Смело можно предположить, что здесь пропаганда становится
наиболее эффективной, когда предлагаемая трактовка происходящего
соответствует общей картине мира, устоявшимся представлениям и
схемам восприятия (рамкам, фреймам), а также символам,