Идентичность: юность и кризис

Эриксон Эрик

С другой стороны, традиционный психоанализ не в состоянии целиком постичь идентичность, потому что он не выработал терминологии, описывающей среду. Определенные приемы психоаналитического рассуждения, приемы рассмотрения среды как "внешнего мира" или "объективного мира" не учитывают ее всеобъемлющей реальности.

Немецкие этологи ввели термин "Umvelt", обозначающий не просто окружающую среду, но среду, существующую в человеке. И действительно, с точки зрения развития "прошлое" окружение всегда присутствует в нас; а поскольку мы живем в процессе постоянного превращения настоящего в "прошлое", мы никогда - даже в момент рождения - не сталкиваемся со средой - людьми, которые избежали воздействия какой-либо другой среды. Итак, одной из методологических предпосылок постижения идентичности является психоанализ, изощренный настолько, что он может учитывать среду; другой предпосылкой является социальная психология, изощренная в психоанализе;

во взаимодействии они, очевидно, создали бы новую науку, которой пришлось бы располагать своим собственным историческим кругозором. Пока же мы можем лишь попытаться понять, где эпизод из прошлого или этап нормального развития, этап истории болезни или биографическое событие проясняются, если предположить развитие идентичности. И разумеется, это поможет детально зафиксировать, почему и как именно данное обстоятельство проясняется.

Но, признав необходимость исторической перспективы, мы сталкиваемся с вероятностью того, что процитированные мной в качестве ключевых высказывания действительно говорят о формировании идентичности, зависящем от условий существования малоподвижного среднего класса.

33

3-798

Правда, и Джеймс и Фрейд принадлежали к среднему классу раннеиндустриальной эпохи, когда он мигрировал из сельской местности в города и из города в город, и Джеймс был, конечно, сыном иммигранта. Тем не менее их клиники и их исследования, их научные и медицинские связи, будучи революционными в академическом смысле, были чрезвычайно стабильны в том, что касалось морали и идеалов. Возможно, то, что "принимается за само собой разумеющееся" (так Фрейд описал свое отношение к морали), предрешает и область успешных дерзаний. И они дерзали, революционеры из среднего класса XIX века: Дарвин утверждал родство человека с его животными предками; Маркс показал, что сама ментальность среднего класса является классово обусловленной, а Фрейд соотнес наши идеалы и само сознание с бессознательной психической жизнью.

С тех пор войны на почве национальной розни, политические революции и духовные бунты подорвали традиционные основы человеческой идентичности. Чтобы найти примеры совершенно иного понимания связи позитивного и негативного в идентичности, достаточно обратить взгляд в другую сторону - на современных американских негритянских писателей. Что, если ни помыслы ушедших поколений, ни ресурсы современного общества не способны изменить негативный образ меньшинства, сложившийся у "сплоченного большинства"? Тогда, видимо, творческая идентичность должна принять негативный образ в качестве основного пути к спасению. И вот у негритянских писателей мы видим почти ритуальные заявления о "невнятности", "невидимости", "безымянности", "безликости" - "пустота безликих лиц, беззвучных голосов вне истории", по выражению Ральфа Эллисона. Но серьезные негритянские писатели продолжают писать и пишут сильно, потому что литература, даже говоря о пропасти небытия, может помочь выздоровлению общества7. Негативный образ, как мы увидим, вообще характерен для эксплуатируемых. Не случайно один из самых интересных документов об освобождении Индии получил "отрицательное" название: "Автобиография неизвестного индуса". Неудивительно, что молодые люди, не склонные к литературной рефлексии, могут вместить в себя столь глубокую негативную идентичность лишь путем агрессии, а то и вспышек насилия.

34

Заглянем теперь из глубины ушедшего двадцатилетия вперед и, забыв о теориях и клиниках, всмотримся в современную молодежь. Молодежь во все времена - это не только шумные и заметные люди, но и тихие страдальцы, становящиеся объектом внимания психиатров или литераторов. В самой экзотической части молодого поколения мы наблюдаем обострение "сознания идентичности", которое, кажется, опрокидывает не только наши представления о позитивной и негативной идентичности, но и представление о явном и латентном поведении, о сознательных и бессознательных процессах. То, что нам представляется весьма относительным, ими проявляется как релятивистская "позиция".

Современная молодежь не похожа на молодежь двадцатилетней давности. Это мог бы сказать в любую эпоху любой пожилой человек, считая, что сказанное и ново и соответствует истине. Но сейчас мы имеем в виду нечто конкретно связанное с нашей теорией. Ведь если двадцать лет назад мы осторожно предположили, что некоторые молодые люди, возможно, страдают от более или менее бессознательного конфликта идентичности, то сегодня определенная часть молодежи заявляет нам прямо (открыто демонстрируя то, что мы когда-то считали латентным), что да, действительно, они страдают от конфликта идентичности и не скрывают

этого. Расстройство сексуальной идентичности? Да, на улице и вправду иногда невозможно отличить юношу от девушки. Негативная идентичность? О да, кажется, они во всем стремятся быть не такими, какими хочет их видеть "общество": по крайней мере в этом они "конформисты". Что касается таких затейливых терминов, как "психосоциальный мораторий"1", они выж-Дут и злорадно примут их, пока не решат, нужны ли им те модели идентичности, которые предлагают конформисты.

Но имели ли мы в виду то, на что они предъявляют права? И не изменились ли мы сами и то, что мы имели в виду, после тех событий, которые внесли изменения в понятие конфликта идентичности? Этот вопрос открывает психоисторическую перспективу, рассмотрение которой мы можем здесь лишь начать. Но сделать это нужно, посколь-

35

ку ускорение перемен и в будущем, и в современном мире неизбежно. Либо мы пойдем с ними в ногу, либо отстанем от времени.

В каком- то смысле совершенно естественно, что та возрастная группа, которая ни за что не согласна принести в жертву развитие и участие в событиях тому, что старшее поколение устало называет "реальностью", -эта группа претворяет теорию в действие и демонстрирует нам, что и теория действенна. Мы говорили, что именно в юности идеологическая структура среды становится для "эго" важной, потому что без идеологического упрощения мира "эго" юного человека не способно организовать опыт в соответствии со своими конкретными возможностями и все большей вовлеченностью в события. Юность в таком случае - это период, в котором индивид гораздо ближе к данному историческому моменту, чем на более ранних стадиях развития, в детстве. В то время как в детстве идентичность осознается гораздо слабее и меняется очень медленно, сама проблема идентичности претерпевает исторические изменения, и это естественно. В таком случае рассматривать разные аспекты проблемы идентичности сейчас, когда к нам, врачам, прислушиваются, - значит писать историю культуры или, возможно, быть ее орудием.

Итак, многое из того, что мы раньше считали латентным, сейчас открыто выражается в лозунгах, на демонстрациях и в популярных журналах. Но если смешение сексуальных ролей превратилось для некоторых молодых людей в позу и способ бросить громкий вызов, означает ли это, что они - поколение в целом - хуже осознают половые различия, или парализованы, или в самом деле не ценят верность? Не думаю. Традиционное распределение сексуальных ролей, против которого они возражают, ни в коем случае не было для сексуальной жизни однозначно благотворным. Или они действительно находятся под таким сильным влиянием негативной модели идентичности, как это кажется, судя по их непочтительному поведению? Не думаю. Им действительно доставляет удовольствие нервировать родителей своей внешностью, ведь бравирование своим видом - средство заявить о позитивной идентичности, не основанной на конформизме или притязаниях родителей. Но подобный нонконформизм - это в свою очередь призыв признать родство, и тем самым

36

он приобретает новый ритуальный характер; это один из парадоксов идентичности всех бунтовщиков. Возможны, конечно, и более опасные проявления, по-настоящему негативные и уродливые. Например, девиз, которым щеголяли юнцы на мотоциклах, таков: "Чем отвратительнее выглядишь при въезде в город - тем лучше". Это уже ближе к потенциально преступной идентичности, которая подпитывается неприятием другими людьми, охотно это неприятие подтверждающими.

Иногда кажется, что некоторые молодые люди читают наши книги и употребляют наши термины почти как обиходные слова. Иногда они просто признают, что мы их понимаем, и я не всегда оказываюсь выше того, чтобы принять это как комплимент. Но вместе с тем я бы назвал это одной из сторон той старой игры, которую Фрейд называл "превращением пассивного в активное", то есть новой формой молодежного эксперимента. Своим поведением они часто как бы говорят: "Кто сказал, что мы страдаем от "кризиса идентичности"? Мы сами выбрали его, мы делаем все, чтобы он наступил". То же относится и к другим, прежде скрытым моментам, и прежде всего к естественной двойственности в отношениях между поколениями. Если когда-то мы осторожно доказывали ранимым молодым людям, что они ненавидят родителей, от которых зависят, то теперь они проявляют неприкрыто уродливое или равнодушное неприятие родителей, и нам трудно доказать им, что они все же любят их - по-своему. Слушая нас, многие из них понимают это и сами. Возможно, это новая, более явная форма адаптации к распространению психологического просвещения, которое раньше проходило в менее опасных, ибо чаще всего вербальных, формах. Со времен раннего Фрейда образованные люди под влиянием его теорий изменились: они громко произносят названия своих неврозов - и не желают расставаться с ними.