Идиоты первыми
Шрифт:
И он действительно вернулся назавтра утром, когда предприимчивый Зускинд ушел продавать четки, и, оглянувшись, быстро вошел в дверь. Он вздрогнул — темная ледяная нора. Фидельман зажег толстую спичку, увидел ту же кровать и стол и рядом — шаткий стул. Никаких следов отопления или освещения — только оплывшая свеча на блюдечке. Он взял эту желтую свечку и стал обыскивать каморку. В ящике стояла кое-какая посуда и безопасная бритва, хотя где тут Зускинд мог бриться, было тайной — наверно, он брился в общественных уборных. Над кроватью, покрытой жиденьким одеялом, висела полка, на ней полбутылки красного вина, початая пачка спагетти и черствый хлебец. И тут же, совершенно неожиданно —
В одну из ночей Фидельману приснилось, будто он бродит весь день по кладбищу, среди надгробий, и вдруг из пустой могилы вырастает длинноносый темный призрак, и Вергилий-Зускинд манит его пальцем.
Фидельман подбежал к нему.
— Читали Толстого?
— Маловато.
— Что вы знаете за искусство? — спросил призрак, уплывая дальше.
Волей-неволей Фидельман пошел за ним, и призрак, исчезая, привел его к высокой лестнице, ведущей через гетто в мраморную синагогу.
Оставшись в одиночестве, Фидельман, сам не понимая зачем, распростерся на каменном полу, и странное тепло охватило его плечи, когда он поднял глаза в озаренный солнцем купол. Фреска на сводах изображала знакомого святого в блеклой синеве небес, окружавшей ореолом его голову. Он протягивал золотой свой плащ старому рыцарю в худой красной одежде. Рядом смиренно стоял его конь, и вздымались каменистые холмы.
Джотто. «San Francesco dona il vesti al cavaliere povero» [58] .
58
«Святой Франциск отдает свою одежду бедному рыцарю» ( итал.).
Фидельман проснулся на бегу. Он запихнул свой синий габардиновый костюм в бумажный мешок, вскочил в автобус и ранним утром уже стучался в тяжелый портал зускиндовского палаццо.
— Avanti!
Беженец уже в берете и пальто (как видно, заменявшем ему пижаму), стоя у стола, зажигал свечу от пылающего листа бумаги. Фидельману показалось, что это страница машинописного текста. Помимо воли вся первая глава огненными буквами вспыхнула в его памяти.
— Вот вам, Зускинд, — сказал он дрожащим голосом, подавая пакет. — Принес вам свой костюм. Носите на здоровье.
Тот равнодушно взглянул на пакет.
— И что вы за него хотите?
— Ничего! — Фидельман положил пакет на стол, попрощался и вышел.
Но тут же вслед ему по булыжной мостовой загрохотали шаги.
— Извиняюсь, я все время берег для вас под матрацем вот это. — И Зускинд сунул ему портфель свиной кожи.
Фидельман рванул застежку, лихорадочно обыскал все отделения — портфель был пуст. А Зускинд уже убегал от него. С ревом Фидельман бросился за ним.
— Сволочь, ты мою рукопись сжег!
— Ой, пощадите! — закричал Зускинд. — Я же вам сделал одолжение!
— Я тебе покажу одолжение — глотку перерву!
— Там были одни слова — души нет!
В бешеной ярости Фидельман наддал изо всех
Евреи из гетто, прильнув к средневековым окнам своих жилищ, в удивлении глазели на дикую погоню. Но в самом разгаре Фидельмана, толстого и запыхавшегося, вдруг озарила блестящая мысль — не зря он столько узнал за последнее время.
— Зускинд, вернитесь! — крикнул он голосом, похожим на всхлип. — Костюм ваш! Я все простил!
Он остановился как вкопанный, но Зускинд летел вперед.
Так он, видно, и бежит до сих пор.
Нагая натура
Пер. Р.Райт-Ковалева
Фидельман бесцельно исчеркал сверху донизу весь листок пожелтевшей бумаги. Странные, неразборчивые рисунки, заляпанные чернильными кляксами слова, таинственные закорючки, искореженные тела в кипящем серном озере и тут же — стилизованный нагой силуэт, выходящий из пены морской. Не так плохо, хотя это скорее манекен, чем Афродита Книдская.
Крючконосый Скарпио, сидевший с левого, тощего бока бывшего студента живописи, поднял глаза от карт и покосился здоровым глазом на рисунки.
— Недурна. Это кто же такая?
— Да я и сам не знаю.
— Видно, вам не повезло.
— В искусстве и не то бывает.
— Тихо! — проворчал Анджело, хозяин, сидевший у правого, вздувшегося бока студента; лицо хозяина с двойным подбородком было словно вылеплено из сала. Он сбросил верхнюю карту.
Скарпио пошел с козыря, взял восьмерку и вышел. Он стал клясть пресвятую деву во все тяжкие. Анджело сопел. Фидельман выложил четверку и последние свои сто лир. Он осторожно взял туза и вздохнул. Анджело, с семеркой на руках, выбрал этот напряженный момент, чтобы сходить в уборную.
— Ждите меня! — приказал он. — Смотри за деньгами, Скарпио!
— Кого это повесили? — спросил Скарпио, глядя на фигуру в длинном пальто, болтающуюся на виселице среди других рисунков Фидельмана. Конечно, это был Зускинд — тень далекого прошлого…
— Да так, один знакомый.
— Кто такой?
— Вы его не знаете.
— То-то же!
Скарпио взял листок, прищурился и поднес поближе к глазам.
— А голова чья? — спросил он с любопытством. Длинноносая голова катилась вниз с помоста, где стояла гильотина.
Голова это или таз? — подумал Фидельман. Во всяком случае, рана выглядела страшно.
— По-моему, на меня похоже, — признался он. — Подбородок как у меня.
Скарпио ткнул пальцем в уличную сцену. На ней тоже он, этот белый негр, удирал от американского экспресса, а за ним погоня — гогочущая шайка конных ковбоев.
Смутившись при воспоминании о недавнем прошлом, Фидельман покраснел.
Уже прошло полночи. Они безвыходно сидели в душной конторе Анджело, маленькая голая лампочка спускалась над квадратным деревянным столом, на столе — колода пухлых карт, Фидельманова сотняжка и зеленая бутылка мюнхенского пива, из которой между ходами отхлебывал хозяин миланского Отель-де-Виль; Скарпио, его мажордом, секретарь и интимный друг, попивал черный кофе, а Фидельман только смотрел на него — ему ничего не полагалось. Каждую ночь они играли в сетто э меццо, в джин рамми или в баккара, и Фидельман проигрывал весь дневной заработок, все жалкие «на чаи», которые ему давали проститутки за мелкие услуги. Анджело молча забирал все.