Идол
Шрифт:
– Черт, Либби,- я прижимаю ее ближе.
– Нам нужно прекратить скрываться. Я, пиздец как, ненавижу это.
Чувствую ее напряжение и накрываю ладонью щеку Либби. Ее глаза округляются, в них появляется паника. Это расстраивает меня и вызывает желание обнять ее, защитить от всего мира. Вот только я - источник ее боли. И это как удар в живот. От этого мой голос становится неистовым.
– Ты хочешь меня, но при этом желаешь, чтобы мы скрывались?
– Когда ты представляешь всё в таком свете, это звучит как-то мелочно.
– Ну, прости, что
Она вздрагивает, ее пальцы скользят по моей талии. Либс удерживает меня на месте.
– Слова просты, Киллиан. Настоящая жизнь более запутана.
– Чушь собачья. Почему ты противишься? Знаешь, что? Это ранит.
– Джакс только начал меня уважать.
– Джакс может пойти и трахнуть себя в зад, - кричу я, затем вздыхаю.
– Куколка, у тебя есть его уважение. И оно не исчезнет из-за того, что мы вместе.
– Ты уверен?
– она не кажется хотя бы отчасти уверенной.
Я открываю рот, чтобы ответить, но слова застревают в горле. Потому что какого хрена мне теперь известно о Джаксе? Глаза Либби прищуриваются.
– Ты даже не можешь этого отрицать, - указывает она на очевидное.
– Послушай, возможно, я не знаю, как именно он отреагирует.
– А репортер, спрашивавший у меня, не трахаюсь ли я с тобой?
– Что?
– злость лижет мою шею.
– Кто, черт возьми, у тебя об этом спрашивал?
– Репортерша из Чикаго. Она спросила меня в лоб, трахалась ли я с тобой. Ее мучил вопрос, почему я, будучи "никем", поехала в тур с вами.
– Ладно, как зовут эту цыпу? Я не потерплю подобное дерьмо, - на самом деле, я пересмотрю вопрос посещения долбанными репортерами наших афтерпати. Не то чтобы это заставит их прекратить преследование Либби.
– Не в этом дело, - говорит она устало.
– Конечно, в этом...
– Нет, Киллиан. Не в этом. Это не поможет, если они все так считают. Уволь ты их или обругай, это лишь сильнее разнесет молву.
– Дерьмо, - я расхаживаю перед ней, сжимая затылок.
– Это куча херни. Любой, кто тебя слышал, знает, что ты талантлива. Скотти не хотел бы заполучить тебя в роли своего клиента, если бы это было не так. Поверь мне в этом вопросе.
– Верю, - Либби подходит ко мне с широко открытыми, полными боли глазами. Ее ладонь ложится на мою грудь за секунду до того, как девушка обнимает меня за талию, и так как я не могу не прикасаться к ней в ответ, тоже обнимаю крепче. Она прячет нос в изгибе моей шеи и вздыхает.
– Знаешь, я ненавижу это. Ты думаешь, что для меня просто скрывать то, как я себя чувствую?
– она смеется, но это несчастливый звук.
– Боже, это худший вид пытки. Даже хуже, чем когда мы впервые встретились, и я пыталась держаться прохладно и не запрыгнуть верхом на твое сексуальное тело.
Мои глаза снова закрываются, и я опускаю щеку на ее макушку.
– Прям так?
– Ммм-хммм... Потому что теперь я знаю, что теряю, - ее пальцы проникают под мою рубашку и гладят кожу.
– Ты - лучшая часть моего
Мое горло резко сжимается, и я притягиваю ее ближе.
Тонкие пальцы двигаются по моей спине.
– Ничего не сделает меня счастливее, чем возможность заявлять на тебя свои права при других людях. Но эта радость станет бременем, если, в свою очередь, мы должны будем иметь дело с уродливыми домыслами.
Я думаю о том, как отреагировал бы, если бы услышал, как репортер задавала эти вопросы Либби. Я бы слетел с катушек. Знаю. И это понимание падает камнем в мой живот. В прошлом остались дни дикого, не поддающегося контролю рокера. Ты служишь сцене и должен платить цену. Юристы звукозаписывающей компании дышат тебе в затылок по поводу любого нарушения положений контракта и пунктов о поведении, пресса пересматривает твои действия в замедленной сьемке снова и снова. Это не здорово.
Одним из самых худших последствий попытки суицида Джакса был ролик, в котором его увозит скорая помощь, потому что его крутили бесконечное количество раз, наряду с самодовольными репортерами, обсуждающими, почему же он это сделал, и предполагающими, сможет ли он когда-нибудь восстановить свою карьеру. Случилось ли это по вине группы, или он просто пытался привлечь к себе внимание?
Уход от этой жизни был единственным выходом для нас, чтобы сохранить здравомыслие и достоинство.
Я напряженно вдыхаю и медленно выдыхаю.
– Ладно, мы пока что не будем об этом публично заявлять. Но ребята? Они могут хранить секреты. Черт, мы научились быть одной командой. Никто не узнает, пока мы этого не позволим. И я устал скрывать это от своих друзей. Устал лгать. И это меня точно не восхищает.
Она отпускает меня и проводит руками по своим волосам.
– Знаю. Но ребята не будут смотреть на меня также.
– Не соглашусь. Но, черт, их мнение не должно иметь значения.
Она фыркает, ее губы кривятся.
– Нет, не должно. Но имеет. И я пока что не сталкивалась ни с одним человеком, которого бы действительно не волновало мнение других людей, работающих с ним.
– Меня не волнует.
– Еще как волнует, - она кладет руку мне на грудь.
– У тебя здесь больше доверия, чем у любого другого, но ты всё равно хочешь, чтобы друзья были о тебе хорошего мнения. Ты хочешь этого для меня. В противном случае, не сделал бы всё это, дабы упростить мое вливание в команду.
Давление сжимает мои ребра, и я фыркаю.
– Ладно, хорошо. Я хочу, чтобы ты им нравилась. Хочу, чтобы мы двигались вперед. Но...
– Прямо сейчас есть только мы в нашем личном маленьком пузыре. Но всё изменится, когда мы им расскажем, в лучшую или худшую сторону. Если бы мы могли просто подождать...
– она прикусывает губу.
– Пожалуйста, Киллиан? Прошу. Просто немного дольше?
Моя грудь еще сильнее сжимается. Конечно, у нее есть своя точка зрения, но когда она изменится? И если Либби не хочет этого сейчас, то захочет ли вообще? Я напряженно сглатываю ком в горле.