Идолов не кантовать
Шрифт:
Но есть и другие очереди. Томящиеся в них люди знают заранее, что отпускаемого товара на всех не хватит наверняка, и от этой мысли их нервная система портится. Отсутствие гарантий делает граждан обидчивыми. Они угрожающе сопят друг на друга, испепеляют взглядами и не узнают дальних родственников. Такие очереди комкаются, разбухают и нередко выливаются в стихийные митинги. Человек, еще вчера мирно стоящий за вами в кассу музея, сегодня может огреть вас портфелем или укусить за шею из-за какой-нибудь сосиски. И в этом он не виноват. Атмосфера в очереди зависит
Носки, продаваемые по государственным расценкам и в ограниченном количестве, — вещь в хозяистве крайне нужная, из-за которой не грех и поскандалить.
Потап это понял, едва войдя в галантерейную секцию козякинского ЦУМа.
Стояла гнетущая тишина, предшествующая обычно кавалерийскому набегу. Все застыло в ожидании. Быстро сообразив, что промедление подобно если не смерти, то уж потере трех часов точно, Мамай затесался в гущу безносочников. По очереди покатился ропот — принесли носки. Граждане зашевелились подобно броуновским частицам. Потапа стали хватать за локти и, зло шипя, направлять в конец очереди. В ответ он выкатывал глаза и озабоченно спрашивал:
— Где здесь батарейки? Вы за носками? А батареек не видели?
Притупляя таким способом бдительность покyпателей, Потап успешно продвигался вперед.
Внезапно прошел слух, что товара хватит лишь на половину желающих. Стало жарче и теснее. Задние стали напирать. Загремели лозунги:
— Давать по одной паре в руки!
— Проверяйте паспорта!
— Заводите списки!
Передние злорадно заулыбались и потребовали не ущемлять прав человека.
— Сколько хотят — столько и отпyскайте! — кричали они. — Хоть даже три пары!
Замахнуться на четыре пары было бы, конечно, слишком.
Средние помалкивали и прикидывали, к кому примкнуть.
— Это последние в этом месяце, — просочился чей-то скрипучий, словно из старой шарманки, голос.
— Потом будут выдавать только по справкам покойникам и молодоженам.
— Значит, вам только одна пара полагается, — откликнулся кто-то, — можете идти домой, бабуля, вам принесут.
— Типун тебе на язык. Тебе они раньше понадобятся.
"Где-то здесь", — определил чекист, навострив уши.
— Носки от радиации сделанные, на случай войны, — вещала шарманка совсем рядом, — но лучше брать хоть такие, больше не будет, с первого числа удорожание произведут в десять разов.
Обыватели, как чумы боявшиеся первых чисел каждого месяца, дружно застонали.
"Так и есть — Кислыха. Где же она, ч-черт!" — искал Мамай, вращая во все стороны головой.
Невидимая старуха продолжала измываться уже откуда-то издалека. Бригадир рванулся, но было уже поздно. Тиски перепуганных безносочников сомкнулись намертво, и он оказался притиснутым к прилавку, за которым возвышались махрово-оранжевые горы. Покупатели восторженно пожирали их глазами, горящими оранжевым огнем.
— Какой размер? — закричала на Потапа продавщица.
Он растерялся.
— Глухой, что ли? — еще раз обратилась девушка.
— У вас есть другой цвет? — нашелся чекист. — Что-нибудь повеселее.
— Куда уж веселей?
Смирившись, Мамай протянул деньги, не подозревая, что уже выдал себя. Подобной дерзости стены универмага не слышали давно.
— Да он приезжий! — завопила толпа. — Цвет ему не такой. Еще перебирает! Не давать ему! Прописку проверьте!
Продавщица сжалилась и торопливо сунула ему сверток, после чего обладатель оранжевых носков был выброшен штормовой волной к секции грампластинок.
В океане всеобщего возмущения уловить знакомый голос оказалось сложнее. Мамай вновь ринулся по проторенному пути, отбиваясь от нервных граждан и предлагая им обменять носки на батарейки. Поиски ни к чему не привели, и, переругавшись со всей очередью, он вернулся на исходную позицию.
Но, как известно, на ловца и зверь бежит. "А если не бежит, то, значит, прячется где-то неподалеку", — размышлял Мамай, приближаясь к отряду старух, во главе которого стояла и сама Кислыха. Она стращала публику подорожанием и нашествием мафии.
— … Вчера вижу, как один мужчина в такой шляпе и красном галстуке из машины вылез, а в руках четыре лотка яиц и кусок мяса килограмма на три. Махвия вам.
Старухи одобрительно загудели:
— Где ж это видано, чтоб столько яиц жрать! Махвия! Махвия!
— А морда у него — во какая! Больше телевизора. Вот до чего страну, паразиты, довели. А на днях колдуны приехали, — продолжала Кислыха, — да, колдовать на нас будут. Одну женщину так заколдовали, что она аж почернела вся. Теперь она как негр ходит, те, что по Африке сигают.
— О, махвия какая!
— А самому главному из них — сто два года, борода до земли — белая, белая, а на глазу бельмо.
— О, махвия, а! — галдели бабушки.
"Это у кого бельмо на глазу? Это у меня бельмо на глазу?!" — возмущался бригадир, пробираясь в середину круга.
Сплетница оказалась живописной старухой, одетой в лысую, когда-то каракулевую шубу. На маленькой головке восседала мохеровая шапка-папаха, из-под которой задорно торчали крашеные рыжие кудряшки. Старческий рот и брови, казалось, были намалеваны непослушной рукой младенца.
Как выяснилось позже, Кислыха профессионально занималась сглазом и обладала редкой способностью присутствовать в нескольких местах одновременно.
— Слыхали, Кулакевичка из молочного родила от за…
— Гражданка! — нетерпеливо грянул Мамай. — Я вас по всему этажу ищу! Вы за кем стоите? Что же вы все напутали! Сами заняли в шести местах, а сами тут стоите! А остались, между прочим, только тридцать третьи размеры. Кто последний?
Слушательницы всполошились, закудахтали и бросились в очередь. Кислыха осталась в одиночестве. Она прицелилась в грубияна, лишившего ее аудитории, недобрым оком и принялась наводить порчу.