Идолов не кантовать

Нуриев Сергей

— Я что, тоже похож на негра?

— Не-е, — выдавила Тумакова, прижимаясь к стене.

— Зачем тогда так орать? Гена, поздоровайся с соседкой, видишь, человек робеет. Ну, ты что стоишь, как чучело? Что про тебя люди подумают? Эй! Девушка, кажется, вы мне Гену напугали. Нельзя же так.

— Вы… кто? — осмелела Натка.

— Мы? Потап. А это Гена. Иностранец, как вы уже заметили.

— А что вы здесь делаете?

— Живем. А вы?

— И мы, — застеснялась юная миллионерша, натягивая маечку пониже.

— В самом деле? Значит, вместе будем жить. Вернее, рядом.

Геннадий, ты долго будешь глазки строить? Пропусти даму в санузел.

Мамай обрызгал лицо Тамасгена водой и за руку вывел его из ванной комнаты.

— А он… настоящий? — спросила Тумакова, изумленно разглядывая иностранца.

— Он? — переспросил Потап, в свою очередь внимательно осмотрев товарища. — Черт его знает, вроде настоящий. Был по крайней мере. С утра.

Эфиоп повел глазами и кротко произнес:

— Здрасьте.

— Вот видите, — обрадовался бригадир, — я ж говорил. Ну, не будем вам мешать.

— Она кто? — спросил Тамасген, когда старатели оставили даму и скрылись в своей комнате. — Его дочка?

— Точно не знаю, но все может быть. Папашка твой, кажется, был ярым кобелем, а? Ну ладно, ладно, шучу. Она здесь квартирует, вместе с мужем.

Потап сел за стол и продолжал прерванное дело.

— Кому пишешь? — поинтересовался подмастерье.

— Одним хорошим знакомым. Пригласительные билеты на наш концерт, — ответил Потап, выводя витиеватые буквы. — Они непременно должны быть. Я выхлопотал для них лучшие места. А ты ложись спать.

— Так рано же.

— Сегодня мы работаем в ночную смену. Потом все расскажу, не мешай.

Эфиоп в нерешительности потоптался возле шефа, недовольно шмыгнул носом и заковылял к тахте. Все эти ночные смены ему не нравились.

Спустя полчаса вернулся с работы Феофил Фатеевич.

Бригадир завершил свои труды, запечатал открытки в конверты и вручил их разносчику телеграмм, вежливо велев завтра же доставить их по указанным адресам.

— Ради вашего сына, — добавил он страстным шепотом.

Батрак кивнул и безмолвно спрятал конверты в сумку. Так же тихо он удалился на кухню, включил радио и суетливо загремел посудой. Было видно, что он стесняется своего приблудившегося сына и избегает встречи с ним. Нехорошие намеки товарища Мамая насчет города Кировограда посеяли в его душе еще одно страшное подозрение. Феофил Фатеевич был в отчаянии.

Не раздеваясь, Потап повалился на квадратную барскую кровать с железными решетками, которые больше походили на ворота, украденные из замка средневекового феодала.

Подмастерье не спал и беспокойно ворочался на скрипучей тахте. Ему не терпелось выяснить некоторые условия своей работы.

— Пота-а-ап, — не выдержав, позвал он.

— Чего тебе?

— Сколько я получу?

— А сколько ты хочешь?

— Семьдесят пять процентов, — не раздумывая, заявил тибетский целитель.

Чекист неожиданно захохотал, приятно пораженный подобной наглостью, и также неожиданно перестал смеяться.

— Хорошо, — серьезно ответил он.

— Правда? — не поверил Тамасген. — Ты мне дашь семьдесят пять процентов?

— Я этого не говорил. Я сказал — хорошо, что ты хочешь. А получишь ты пятнадцать.

И это тоже будет еще хорошо.

— Как пятнадцать?

— Наличными. Вообще-то я собирался поделить гонорар фифти-фифти, но теперь твою долю решил урезать за хамство.

— Мнэ де-еньги нужьно-о, — заканючил вечный студент, — я домо-ой хочу-у.

— Деньги портят человека, — нравоучительно заметил Потап. — Иногда они даже сводят его с ума. Как, например, в твоем случае. Впрочем, ты тронулся из-за отсутствия денег. Такое тоже случается, но реже. По этому поводу могу рассказать тебе одну поучительную историю, добытую мной сегодня из одной зловредной бабки.

И Мамай поведал эфиопу историю, которую Кислыха выбалтывала по частям, вперемешку с другими случаями, и которую можно было пересказать лишь после изрядной литературной обработки. И все же в ней осталось много туманных моментов. Что-то Мамай мог объяснить сам, что-то так и осталось неясным.

***

Жил-был один человек по имени Леонид Самсонович Пепренко и трудился он при этом первым секретарем райкома КПСС. В соответствии с занимаемой должностью он был умеренно упитан, умеренно образован и умеренно проницателен. Словом, Леонид Самсонович отличался от тысяч таких же простых первых секретарей разве что одним своим свойством. Товарищ Пепренко был доверчив. Как последний коммунист он верил в правое дело партии, верил, что своею деятельностью он привносит великую лепту в это правое дело, и — что особенно обидно — верил, что партия, как родная мама, будет всегда отвечать ему теми же пылкими чувствами.

Рабоче-крестьянское происхождение, отсутствие вредных привычек и прилежная, зачесанная назад седеющая грива давали Леониду Самсоновичу все шансы продвинуться по служебной лестнице и перебраться когда-нибудь в обком. И так бы тому и быть, если бы не одно непредвиденное происшествие.

Накануне 1992 года товарищ Пепренко включил себя в состав делегации инженеров-металлургов и уехал в дружественную Индию обмениваться опытом.

Обмениваться пришлось два месяца, и вернулся он лишь в феврале, с азиатским загаром на щеках и тремя чемоданами.

Чемоданы подхватили встречающие инструктор и шофер и понесли к машине.

Первый секретарь сидел на заднем сиденье "Волги" и угрюмо смотрел на проплывающую мимо серую улицу, рыжий снег и сутулых земляков. Он смотрел, но ничего этого не видел. В глазах его рябили индийские колориты, вместо улицы Воровского простирались джунгли, по которым запросто носятся слоны. Слева, на месте мастерской "Утюг", возвышался величественный храм. На фоне живописных пейзажей распевали босоногие сторонники Кришны. Воспоминания рождали в голове Леонида Самсоновича самые смелые фантазии. "Харе, харе, Пепренко харе", вопили тощие вороны, подражая кришнаитам. Выходило нескладно, но зато приятно для уха замечтавшегося секретаря…