Идолов не кантовать
Шрифт:
Пустоголовые бюсты трескались, как грецкие орехи. В кратчайшие сроки все подозреваемые были разоблачены. Шансы золотоносного вождя выскользнуть из лап кладоискателя приблизились к нулю.
Возвратившись из последнего крестового похода, бригадир нашел эфиопа вальяжно развалившимся на кровати. Подмастерье гадко ухмылялся и тихо гундосил блюз. Уши его пылали словно у невесты перед брачной ночью.
Не говоря ни слова, Потап взял студента двумя руками, перетащил на тахту и занял освободившееся место.
— Пота-ап! — заносчиво взвизгнул негр. — Так какая моя доля?
Не
— У тебя что, Гена, нервный стресс? Выпей валерьянки.
— Какая моя доля? — настаивал Тамасген.
— Боюсь, что с этого момента твоя доля будет горькой, — с угрозой произнес Потап.
— Если я покажу тебе, где клад, — дашь двадцать процентов?
— Если ты не перестанешь мне хамить…
— Я нашель бюст с золотом, — неожиданно заявил артельщик.
— Что ты такое мелешь, Феофилов сын? Какой там еще бюст! Я здесь камня на камне не оставил. Если в черте города и сохранились какие-либо монументы, то только те, что увековечили память о Юрие Гагарине и Чарльзе Дарвине. И при всем моем уважении в настоящее время они меня мало интересуют. К счастью, козякинские учреждения отличались однообразными привязанностями. Последнюю такую привязанность я нечаянно уронил пятьдесят минут назад. Как и все предыдущие, она оказалась пустой.
— А если нет? А если последний Ленин все-таки у меня?
— Ну-у… — уклончиво ответил Мамай. В него вдруг закралось сомнение. "А вдруг!" — подумал он и вслух сказал: — Если ты мне сейчас покажешь это чудо скульптурного искусства — получишь четвертую часть.
— Обещаешь?
— Слово.
Тамасген преобразился. Это был уже не нищий сирота — студент, это был полководец — победитель, демонстрирующий императору свои боевые трофеи. Предчувствуя минуты славы, полководец гордо выставил на стол великолепный сверкающий бюст. Потап наблюдал за его деяниями, лежа на диване и лениво зевая. На трофей он взглянул лишь одним глазом.
— Беру свое слово обратно, — быстро проговорил он, продолжая прерванный зевок, — можешь взять все.
— Как — все?
— Все сто процентов. Жалую тебе с барского плеча.
Подмастерье тупо уставился на бригадира, пытаясь вникнуть в суть происходящего.
— Я что-то не пойму, — опомнился наконец он. — Это — бьюст?
— Ну, бюст, — согласился Мамай.
— Ты его еще не биль?
— Ну, не бил.
— Так давай скорей разобьем.
— Посадят, — равнодушно сказал Потап, отворачиваясь к стене.
— Куда? — не понял эфиоп.
— В тюрьму.
— Как! А раньше…
— Так то ра-аньше. Раньше были Ленины. А сейчас, болван, перед тобой стоит небитый бюст Тараса Шевченко.
— Какого Шевченко? — опешил Тамасген.
— Тараса Григорьевича. Великого украинского писателя и кобзаря, слыхал?
Подмастерье недоверчиво покосился на скульптуру литератора.
— Так это не Ленин? — ужаснулся он.
— По-моему — нет.
— Может, его брат?
— По-моему — тоже нет.
— Но они же одинаковые!
— И вовсе не одинаковые.
— Он же лисый!
— Да мало ли лысых!
— А усы? —
— У этого усы длинные, казацкие, а у того стриженые, — спокойно разъяснял Потап, — и бородка имеется. Неужели не видно? Отнеси туда, где взял. Ну! Что же ты не несешь? А может, ты украл?
— Я его не краль, я его купиль.
— И много заплатил?
Тамасген, разбитый горем, молчал.
— Я спрашиваю — много заплатил?
— Много, — мрачно сообщил эфиоп. — Все.
— Ну и дурак. Теперь пойдешь в свою Африку пешком, с бюстом в руках, — развеселился бригадир. — Понесешь, так сказать, искусство в массы. Хотя я сомневаюсь, что твои соплеменники до конца оценят наше искусство. Есть подозрение, что они разукрасят кобзаря перьями и красками и сделают из него идола. А потом мы пришлем вам ноту протеста.
Пока Потап фантазировал, африканец обхватив голову руками, сокрушался:
— Что теперь делать? Что делать?
— Выход один, — посоветовал чекист. — Поезжай в агентство "Аэрофлота" и предложи им обменяться: ты им — Тараса Шевченко, а они тебе — билет до Аддис-Абебы. Думаю, согласятся. В конце концов, там работают более культурные люди, чем твои братья из джунглей. А если ты поделишься своим секретом и поведаешь, сколько в голове кобзаря спрятано золотишка, они его у тебя с руками оторвут. Может, даже дадут сдачу. Валяй. Береги руки!
Тамасген не торопился, очевидно начиная сомневаться в ценности своего приобретения. Он недобро осмотрел бюст литератора анфас и в профиль, после чего изрек:
— Все белие на одну морду. Особенно лисыe и с усами. А я страдаю… Из-за их одинаковых мордов… Если бы я зналь… разве б я отдаль такие деньги… Я хотель как лучше… Что нам теперь делать?
Мамай полежал минут пять, пытаясь вздремнуть, потом вдруг напрягся, повернулся к напарнику и долго, внимательно изучал его. Эфиоп молчал, но по его скорбному лицу было видно, что у него есть что сказать.
— Повтори, пожалуйста, последнюю фразу, — сказал Мамай шепотом.
— Что… теперь… делать?
— Кому?
— Нам.
— А почему — нам? — попросил угочнить Потап, — почти ласково. — Почему- нам, Геннадий Феофилович? Что вы имели в виду? Вы, наверное, просто оговорились. Нет? Ну тогда что же? Почему вас вдруг так забеспокоила наша общая участь? Вы должны сейчас беспокоиться только о себе, потому что это у вас нет денег. Обо мне печалиться нечего, потому что мои денежки в целости и сохранности лежат в данный момент в серванте, в крайнем справа чайнике. Ведь так? Так? — уже совсем нежно заглядывал бригадир в глаза своему компаньону. — Скорее скажите "да", а то во мне невольно пробуждаются нехорошие предчувствия. И если, упаси господи, вдруг окажется, что денежек моих там нет, то я буду вынужден нарушить симметрию вашей каучуковой морды. И вам это хорошо известно. Поэтому спешите, уважаемый, успокойте меня и скажите: "Да, они на месте".