Идолов не кантовать
Шрифт:
— Почему закрытого? — насторожился Коняка. — Зачем закрытого? Чем открытое хуже?
— А как это — открытое? — застенчиво спросил Афанасий Ольгович.
— Ну, — помедлив, пояснил Потап, — это когда всех впускают и никого не выпускают. Что-то вроде кладбища.
Сравнение с кладбищем произвело на подпольщиков должное впечатление, и от акционирования отказались вообще.
— Ладно, — сказал представитель центра, объединимся в простое общество с ограниченной ответственностью.
— А без ответственности нельзя? — вновь вылез Мирон Мироныч.
— Нельзя, — жестко отрезал Потап. — Я и так делаю
Председатель открыл блокнот и поставил цифру "1". Райкомовцы отреагировали на призыв довольно вяло и записываться не торопились. Не скрывая грусти, с места встал директор базара и с сожалением признал себя уже слишком старым и немощным для подрывной деятельности.
— Хорошо, — вошел в его положение Потап, дадим вам бумажную работу: выступите учредителем фирмы.
Первым записался Сидорчук.
— Этого дурака вычеркните! — запротестовал Коняка. — Он и в хорошие времена про нас куплеты сочинял.
Мамай взял пиита под защиту:
— Как сказал однажды я, для того чтобы разъединиться, нам сначала надо объединиться.
— А взносы будете собирать? Нет? Тогда меня впишите. Мирон Мироныч Коняка.
— Женаты? — осведомился председатель.
— Еще как, — глухо отозвался Мирон Мироныч.
Председатель с пониманием кивнул.
— Вероисповедание?
— Баптист.
— Бабтист?! Ну, знаете! Я тоже неравнодушен к женщинам, но тем не менее не возвожу своих привязанностей в культ. Других слабостей нет? Хорошо, я вас беру. С испытательным сроком, разумеется. А теперь, я думаю, надо уважить хозяина явки. Пропустим его без очереди. Говорите, товарищ Цап.
Вольный фермер на минуту представил себя в роли подрывника: за спиной и в обеих руках — тяжелые ящики с толом, грудь перевязана пулеметными лентами, впереди — плотина, охраняемая милиционером…
— Ну, — торопил Потап, — не задерживайте очередь.
— Фиксируйте, — произнес свиновод, зажмурившись и чуя на себе кровожадный взгляд товарища Степана. — Цап Афанасий Ольгович, сорок четвертого года, холост, украинец, член КПСС с тысяча…
— Погодите, погодите, — перебил его председатель. — Как, вы говорите, вас по батюшке?
— Ольгович. По матушке.
— Вы что же, от непорочного зачатия?
Фермер сконфуженно прокашлялся и терпеливо принялся пояснять, что произошел он, как и большинство граждан, от зачатия все-таки порочного, обычного то есть. Но его биологический отец оказался ничтожеством в социальном смысле, настоящим деклассированным элементом. И мама, будучи активисткой и кандидатом в члены партии, не могла позволить, чтобы всякая сволочь влияла на морально неустойчивого малютку, и заявила куда следует. Ничтожество посадили. В загсе такую причину сочли уважительной и записали Афанасия как Ольговича.
Выслушав рассказ фермера, Потап долго и озадаченно на него
— Ну-с, — очнулся председатель, — кто следующий занял очередь? Я надеюсь, среди нас нет колеблющихся? Центристов нет? Владимир Карпович?
— Всегда рад оказать моральную поддержку, неуверенно заявил Куксов.
— Я в вас не ошибся, — сказал Потап и обратился к эфиопу: — Вот видите, товарищ Степан, а вы говорили: репрессировать его, репрессировать! Хорошего человека чуть не загубили. Товарищ Куксов жизнь свою отдаст за дело партии. Верно я говорю, товарищ Куксов? Отдадите жизнь? Что ж вы в обморок падаете! Партии ваша жизнь пока не нужна. Ну, а вы откуда будете?
— Владимир Карпович Куксов, — млея, шепнул страхователь, — дворянского рода… ой! Из дворянско-крестьянского, — быстро опомнился он, — деревенский я…
Потап аккуратно записывал его анкетные данные.
Харчиков посмотрел на торгового магната. Торговый магнат посмотрел на Харчикова. Их осталось двое. Их нельзя было назвать широко образованными людьми, но даже тех неглубоких исторических знаний, которые у них имелись, оказалось достаточно, чтобы понять, какая участь ожидает отщепенцев. Еще секунда — и на них ляжет позорное клеймо меньшевиков; а уж большевики со своими малочисленными оппонентами церемониться не привыкли…
К такому умозаключению Лев Аронович и Христофор Ильич пришли одновременно. И, прежде чем председатель поставил точку, они успели поднять руки и nрисоединится к большинству.
Часы в прихожей пробили двенадцать. Закончив перепись, Мамай произнес краткую торжественную речь. Он поблагодарил товарищей за вклад в развитие дела Ленина и укрепление мира во всем мире.
Следующей по регламенту была процедура назначeния на должности. Подпольщики беспокойно заерзали. Если до полуночи им хотелось так и остаться неформалами, то теперь их уши честолюбиво запылали. Исключение составил лишь вольный фермер, который молил Бога, чтобы тот не дал ему никакой должности, а если уж такое невозможно, то ниспослал хотя бы самую маленькую, безответственную и не связанную с военным делом.
Господь услышал nросьбу грешника и не дал ему ничего. Потап оказался более щедрым. Мало знакомый с внутренней структурой райкомов, он определил Цапа в завхозы, что примерно nриравнивалось к чину начальника тыла.
Идеологический отдел был разбит на два сектора и поделен между распутными мужьями. Коняка стал главным пропагандистом, Куксов — соответственно, агитатором.
— Я бы попросил дать мне в помощь еще кого-нибудь, — заявил Мирон Мироныч, заносчиво покосившись на дворянина. — Одного человечка в подчиненные мне маловато. Да еще такого. Ведь… пропаганда есть пропаганда.
— Ввиду нехватки кадров временно будете работать на идеологическом фронте только вдвоем, сказал председатель.
— Но я ведь все равно главнее?
— В зависимости от обстоятельств.
Не глядя на коллегу-идеолога, Куксов громко высморкался и с сарказмом произнес:
— Для того чтобы пропагандировать, кхи-кхи, сначала нужно сагитировать, кхи. Следовательно, агитация первична, а пропаганда, кхи-кхи, вторична.
Вторичный завсектором поискал контраргументы, но, не найдя ничего подходящего, незаметно для других скрутил неприятелю костлявый кукиш.