Идолов не кантовать
Шрифт:
Улица Латышских стрелков брала свое начало с того же пустыря и тянулась с юга на север до самого элеватора.
Впрочем, возможно, все было наоборот и краеведам города Козяки еще предстоит установить здесь истину. Для облегчения же их работы следует лишь прояснить, что улица 26 Бакинских комиссаров и улицa Латышских стрелков — это одна и та же улица. Название первой указывалось на домах с четными номерами, второй — с нечетными. Впрочем, возможно, что и здесь все было наоборот и это обстоятельство также подлежит изучению.
Но так или иначе, улица бакинцев-латышей все-таки упиралась в пустырь и с этим
Недоразумение с двойным названием улицы можно было, собственно, и опустить, если бы оно не влекло за собой более существенные недоразумения.
Дело в том, что кроме скудной растительности и скамеек пустырь занимали два заведения. В одном здании размещалось женское общежитие консервного завода им. Баумана. В другом находился родильный дом № 3. (Ни роддома № 1, ни роддома № 2, ни тем более роддома № 4 в райцентре никогда не было.)
Каждый житель улицы 26 Бакинских комиссаров твердо знал, что если идешь по четной стороне на юг, то непременно выйдешь к общежитию. В свою очередь жители улицы Латышских стрелков, строго придерживаясь своей стороны, безошибочно находили родильный дом. Таким образом, роддом стоял слева, а общежитие — справа (хотя и на этот счет в Козяках бытуют разные мнения).
Но услугами роддома пользовались и граждане с других улиц, плохо знающие местные правила ориентирования. Окна общежития так же, как и роддома, были пронумерованы для удобства посетителей. Из форточек обоих корпусов с равной насыщенностью вырывались дамские вопли и детский плач. Такая обстановка нередко приводила к тому, что роженицы, подгоняемые внутренними позывами, забегали в общежитие и норовили лечь на стол перепуганного вахтера, которого тут же обступали с подарками и угрозами сопровождающие роженицу лица, требуя отдельную палату и обещая пустить все заведение к чертям на воздух, если, упаси бог, родится девка. Конечно, рано или поздно выяснялось, что произошло досадное недоразумение, но бывали случаи, когда это выяснялось уже слишком поздно.
На два сугубо женских заведения приходился лишь один мужчина, да и тот немец. Это был памятник Фридриху Энгельсу, торчавший посередине пустыря и равноудаленный от обоих зданий.
Появлялись здесь и другие мужчины, но в отличие от мудрого арийца долго они не задерживались. Посетители родильного дома приходили обычно днем, гости общежития собирались к вечеру.
Иногда незадачливые папаши держались не той стороны улицы и оказывались прямо под окнами работниц консервного завода. Отыскав окно с нужным номером, папаша бросал в него камешки и нервным голосом звал свою разрешившуюся от бремени супругу. Когда из нужного окна высовывалось ненужное лицо и начинало объяснять, что никакой Зины (или Нины) здесь нет, — папаша начинал смеяться, делая вид, что понимает юмор. Повеселившись вдоволь, он вновь просил позвать Зину (или Нину), но уже более серьезным голосом. Все то же ненужное лицо опять принималось втолковывать, что гражданин ошибся. Папаша начинал злиться, работница консервного завода — все больше раздражаться. Когда же наконец посетитель прозревал и потихоньку начинал осознавать, что стоит перед женским общежитием, в котором живут одинокие женщины и которых там много, — с ним случался моральный перелом. С этого момента папаши разделялись на две категории: одни извинялись и, конфузясь, топали к противоположным окнам; другие же, напротив, принимались хихикать и напрашивались в гости. После таких визитов, спустя нужный срок, наиболее гостеприимные работницы консервного
Словом, два двухэтажных дома, к которым выходила улица бакинцев-латышей, походили друг на друга не только формой, но и содержанием.
Василий был в этих местах частым гостем и потому легко ориентировался даже в темноте.
— Пришли, — сказал он.
Потап сбросил балетмейстера на лавку и осмотрел прилегающую территорию.
— Это кто там? — заволновался вдруг кладоискатель, увидев стоящего в темноте истукана.
— А, — отмахнулся Вася, — Карл Энгельс… или кто-то из них.
— Интересно, интересно, — проговорил Потап, устремляясь к памятнику.
На самом деле интересного ничего не было. При всех своих заслугах великий теоретик никогда не был вождем революции, что автоматически исключало его из числа подозреваемых. Единственное, что смутило чекиста, — это армейские ботинки Энгельса и его полувоенный френч. Но на подобные детали уже не стоило обращать особого внимания.
Тем временем Вася тормошил Пиптика, пытаясь привести его в чувство.
— Ванька! Ванька! Вставай, дурак! — горячился Василий. — Пришли уже, ну.
Старания его были напрасны — Иоан Альбертович окончательно размяк и выглядел невменяемым.
— Сам не пойдет, — заметил Мамай, — кантовать придется. Кстати, куда это вы меня привели? Неужели в этой глуши водятся женщины?
— Еще как водятся. Дом вот этот видишь? Так там теток одиноких, как грибов.
— А что там? Дом престарелых?
— Общага. Женская.
— Женская? Так чего же мы здесь стоим! Помню, был я однажды у студенток культпросветучилища…
— Здесь не культпросвет, — предупредил Василий. — Здесь люди рабочие, серьезные. Суровую правду жизни враз тебе покажут, пикнуть не успеешь. Никакого права выбора. Одному сюда лучше не ходить — пропасть можно.
— Понимаю. Может, ноги сделаем, пока не поздно?
— Со мной не боись. Со мной не тронут. Ну ладно, давай свидание назначать, а то холодно уже. Кого предпочитаешь?
— Брюнеток с голубыми глазами.
— Где ж я тебе ща брунэток возьму, начальник! Давай хоть имя подходящее выберем. Таня тебе подойдет?
Потап безучастно пожал плечами.
— Таня так Таня.
Коняка сложил руки рупором и заорал во всю глотку:
— Та-ня-аl Та-ня-а-а! Та-а-ань!
Из разных окон выглянуло несколько дамских голов.
— Выбирай, — кивнул Вася.
— Что, все Тани?! — растерялся бригадир.
— Большинство. Не все, конечно. Некоторые только прикидываются Танями, но поди проверь. Любая будет стукать себя в грудь и клясться-божиться, что она и есть Таня. Ладно, главное туда попасть, а там разберемся. Эй, тетя! — окликнул он голову, торчащую из ближайшей форточки. — Ты Таня?