Иду в неизвестность
Шрифт:
— Э-ге-ге-ей! — вырвался охриплый звук. — Эй, Лин-ни-ик, эге-ей!
— Там он, там! — донёсся голос Пустошного. Послышался скрип полозьев.
Седов попытался встать, но ни один мускул онемевшего, застывшего тела не желал слушаться.
— Эге-ей! Я здесь!
Поскуливают собаки, остановившиеся рядом. Пустошный и Линник, кряхтя, вынимают его из укрытия, укладывают на нарту. Погоняя собак, идут рядом.
Долго ползёт нарта, то покачиваясь, то подпрыгивая. Наконец останавливается. Его снимают, вносят в тёплую палатку, начинают раздевать. Потом растирают всего шерстяным
Есть не хочется. Седов с усилием выпивает немного горячего порошкового молока, с помощью матросов заползает в спальный мешок.
Жив.
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
Одна за другой три упряжки въехали на ровный тёмный солончак. Линник впереди замедлил шаг. Пустошный с опаской следил за ним. На второй нарте лежал в спальном мешке Седов. Голова его в завязанной шапке безвольно покачивалась в такт движениям нарты. Георгий Яковлевич не мог уже сидеть и третьи сутки почти безвылазно лежал в спальнике. Его лихорадило, часто он впадал в беспамятство.
— Гриша, гнётся под тобой, гляди! — крикнул предостерегающе Пустошный.
Линник чертыхнулся, отвернул правее, назад, к старому заснеженному льду.
Маячившая впереди милях в десяти мрачная земля — остров Рудольфа — манила к себе прямо, через пролив, покрытый молодым льдом. Но этот неокрепший ещё солончак не позволял приблизиться к земле. Вчера ступили на него впервые. Выдержав Линника, лёд провалился под первой нартой — двадцатипудовой «Льдинкой», навьюченной каяком, заполненным провизией. Остановившись, попытались выдернуть нарту, но выступила вода, и лёд всё больше подламывался. Быстро освободили собак, чтобы не утянуло в воду и их, и поразились: нарта исчезла под водой, а каяк удерживал её на плаву, погрузившись лишь наполовину. Достали кирку и начали проламывать кромку льда, расширяя полынью, чтобы вывернуть нарту передом на более прочный лёд. Наконец это удалось. Линник и Пустошный с трудом выволокли мокрую нарту из полыньи. Оттащив её подальше, осмотрели. Провизия оказалась, к великой радости матросов, неподмоченной.
Седов за всем этим вынужден был лишь наблюдать, лёжа в беспомощности на второй, бывшей «Передовой» нарте. Едва впрягли собак, Георгий Яковлевич пожаловался на нестерпимый холод. Пришлось матросам разбивать палатку, обогревать своего начальника, поднося к нему зажжённый примус, растирать спиртом ноги, сильно опухшие, покрытые красноватыми пятнами.
Тронулись в дальнейший путь, забирая восточнее, по старому льду. Но не прошли и часу, как вновь Седов пожаловался на невыносимую стужу.
Решено было стать лагерем до утра…
Отворачивая правее, Линник почти ступил уже на прочный старый лёд, но вдруг проломился под ним солончак на самой границе молодого и старого льда, и матрос ухнул в воду едва не по пояс.
Упряжка остановилась, собаки прижали уши. Линник выбрался на лёд, подхватил за ошейник вожака и, шумнув на псов, выкатил нарту с солончака. Погоняя собак, Пустошный стал выводить с непрочного места одну за другой две другие нарты.
Линник, не останавливаясь, пошёл дальше, чтобы не замёрзнуть, — мороз держался свыше тридцати
— Ах ты господи! — пробормотал испуганно Линник. — Начальник-то где же?
На нарте не видно было спального мешка с Седовым.
Матрос бегом бросился назад. Седов лежал в своём мешке на снегу за нартой, едва приоткрыв хворые глаза.
— Почему стоим, Григорий? — негромко проговорил он, увидев Линника над собой.
— Так вы же… упали с нарты.
— Вот как? — удивился Седов, поведя по сторонам взглядом.
— Слабо, видно, прихватил, Шурка… Давай скорее! — махнул нетерпеливо Линник товарищу. Вдвоём они подняли Седова на нарту.
— Покажи-ка компас, Григорий, — полол Георгий Яковлевич. Он с большим трудом развернулся и лог боком.
Линник раскрыл компас, поднёс.
Седов вглядывался в картушку. Но что-то метало разглядеть её деления, какой-то нестерпимый блеск, вспыхнувший на верхнем стекле. Седов невольно сощурился.
— Солнце! — воскликнул Пустошный. — Глядите, солнце!
Седов вздрогнул от неожиданности и вдруг увидел сидящий на зубчатой вершине дальнего острова тепло пылающий оранжевый шар.
— И верно! — прошептал изумлённо Линник.
Седов не мигая глядел на светило. А оно приподнималось всё выше на очистившемся от облачной завесы небе, оправляя своё холодное, но столь животворное для истосковавшихся глаз золотистое сияние.
— Поздравляю вас, друзья! — выговорил Седов в волнении. — Дождались, наконец! Поздравляю!..
Линник всё стоял с компасом перед Георгием Яковлевичем, неотрывно глядя на солнце. На чёрных, утомлённых лицах матросов промелькнул живой блеск. Оторвавшись наконец от солнца, Седов разглядел деления картушки, вздохнул успокоенно.
— Двигаем дальше, ребятки, вперёд, к северо-востоку.
— Не зябко вам? — поинтересовался Линник, сам уже едва не застывший.
— Ничего, ничего, вперёд!
Повеселевшие матросы разошлись по местам, упряжки тронулись.
Вновь закачалась нарта. Седов, медленно поворачивая голову, оглядывал высвеченный солнцем пейзаж. Дальние синие острова на юге, пустая, озарённая солнцем половина неба — и заигравший блеском обширный снежный ковёр. По голубой ободранной поверхности снега вспыхнули в солнечных лучах рассыпанными алмазами крупные снежные кристаллы. Будто опрокинувшись, упало в снег звёздное небо. И он увидел знакомые созвездия: дабл-ю Кассиопеи, ромбик Лиры, крестовину Лебедя. Седов пытался даже отыскать Большую Медведицу и Полярную Звезду.
Но их не было, а мерцало много иных, вовсе не знакомых созвездий.
Восточнее сияющую поверхность снега рвано пропахало грядой торосов, угрожающе вздыбленных, неярко отсвечивающих белыми боками. А ещё дальше к северу ровная голубизна снега перетекала в волнистую тёмную полосу солончака, гасившего снежные звёзды.
Пробираясь вдоль границы нескончаемого солончака, упряжки уходили всё дальше к востоку. Вновь укрылось за горами солнце, притушив едва вспыхнувшие краски. Казалось, ещё холоднее, ещё морознее стало, опять.