Иду в неизвестность
Шрифт:
Седов продолжал некоторое время лежать, прислушиваясь к себе, к своему самочувствию. Он с радостью ощутил, что ноги ломит меньше, чем вчера и особенно позавчера, когда вышел с «Фоки», что слабость в теле хотя и тлеет ещё, но тоже не та, что была прежде. «И впрямь, дорога вылечит, а природа поможет», — подумалось удовлетворённо.
Седов облегчённо вздохнул: значит, сегодня идти ему будет, должно быть, полегче.
Первые два дня пути дались нелегко. У северного мыса острова Гукера, в семи километрах от зимовки,
Вскоре после расставания встретились высокие гряды ропаков. Собаки с трудом тащили. Каждую парту по одной проволакивали, помогая упряжкам. Нарты то застревали, то, кренясь, опрокидывались набок. Несколько раз падал при этом и Седов, ощущая всякий раз мучительную боль в ногах.
Едва выбрались из гряды, стало темнеть. Незаметно быстро пролетел день.
Стали лагерем в проливе за Гукером, разбив палатку для ночёвки. В первый день прошли всего восемь вёрст. Сытых ещё собак решили не кормить, сами же съели по плитке шоколада, напились чаю и, утомлённые, залезли в спальный мешок.
На второй день, выйдя в девять утра, прошли пятнадцать вёрст…
— Ух ты, как закуржавел подволок-то весь, — подивился Пустошный, влезая в палатку.
Седов поглядел наверх — крыша белела изнутри густым курчавым инеем.
— А немудрено, на дворе-то минус тридцать восемь, — заметил Линник, уже успевший снять отсчёт с минимального термометра, выставленного с вечера. — Ну что, свора цела?
— Целы все, — передавая Линнику котелок, сказал Пустошный. — Мёрзнут, однако.
— Ух, едва ведь не загрызли Волка, — вспомнил Линник ночное происшествие. — Вовремя я подоспел.
Под утро собаки устроили грызню, и, почуяв неладное, каюр вылез из палатки. Четыре пса, оставленные па ночь не на привязи, чтобы не подпустили медведя, напали на Волка, серого пса, поскуливавшего от холода.
— Но сала не жрут, — пожаловался Пустошный. — Каждой совал сейчас, все отказались. Отворачивают морды, будто ваксу дают им.
— Небось свиного желают, не моржового, — заметил
Линник, вспарывая жестяную банку с какао. — А ты им вместо калача да кукиш. Ничего, проголодаются — так и ремни грызть станут, ещё и сладкими покажутся…
— Однако тянут-то неважно «Льдинку»… — заметил Пустошный.
— Тяжеловата. Да и снегу порошисто…
— Нот что, друзья, — зашевелился, выбираясь из мешка, Седов. — Давайте-ка облегчим «Ручеёк», третью нарту. Тем более она без погонщика, без направляющего идёт у нас.
— Это бы хорошо, — отозвался Линник от гудящего примуса.
— Думаю, нужно лыжи сбросить, ветровые костюмы наши, они тяжелы и вряд ли пригодятся, ремни там ещё лишние есть… — прикидывал Седов.
— Так я сейчас и скидаю всё это в снег, — предложил Пустошный.
Седов
Выбрался на улицу и Седов. Лёгкий ветер обжёг лицо морозом. Тьма не была уже столь густой. На востоке, за огромной чёрной массой острова Кетлиц, небо было серо-синим, и этот полусвет-полумрак позволял различить тёмные пятна нарт, собак, фигуру Пустотного у последней — перегруженного «Ручейка», Линника, влезавшего с котелком в палатку.
Вокруг тихо, морозно и отчуждённо-пустынно.
«До «Фоки» всего двадцать три версты, — вспомнилось вдруг, — а там каюта, печка, паруса, готовые взвиться на мачтах и понести к родным берегам…»
Седов испуганно стряхнул с себя нелепые искушения, принялся ходить, увязая в снегу, вокруг лагеря, чтобы размять ноги. Он попытался приседать, но это давалось нелегко: боль в ногах начинала отзываться»
Походив несколько минут, Георгий Яковлевич схватил охапку сухого снега, подавил его в ладонях, торопливо натёр чуть подтаявшим снегом лицо и быстро юркнул в палатку,
Линник застлал уже поверхность спальника парусиной-скатертью, положил сухари, по ломтю сала, по два кусочка сахара и теперь разливал по кружкам горячо дымившееся какао.
Вернулся Пустошный, сели к «столу».
— Подал бы гуся, да противня нет, — сказал Линник, протягивая Седову и Пустошному по большому сухарю и по ломтю твёрдого, холодного сала.
Седов с удовольствием жевал свой любимый шпиг, похрустывал сухарём. Насыщаясь, он чувствовал, как приливает к мышцам бодрость и возникает желание вновь идти — пусть по вязким снегам, через нагромождения ропаков, но вперёд, к цели.
— Думаю, сегодня мы одолеем вёрст двадцать, — заметил Седов. — Я, кажется, здоровею.
Повеселел, услышав это, Линник, улыбнулся Пустошный.
— А американцы-то к полюсу на лошадях, говорят, выходили, — заметил Шура, дуя на горячее какао. — Вот чудно-то! Как же они в стужу такую не мёрзли!
— Это были шетлендские пони, — пояснил Седов, — небольшие, но терпеливые и очень выносливые лошадки.
— А всё же смелость надо иметь — на лошадках по ропакам к полюсу, — удивился Линник.
— Ну что ж, смелый приступ — половина победы, как говорили древние. — Седов протянул Линнику свою кружку за новой порцией какао. — Хотя одной смелости, видно, недостаточно в таком нелёгком деле, как путешествие на полюс.
— Да, нужна ещё и сила, — тяжело проговорил набитым ртом Пустошный.
— Нужна сила, — согласился Седов, — и мышц и духа, нужно крепкое здоровье, это верно. Мы, а особенно я, не столь сильны нынче, как требовалось бы. — Он вздохнул. — Ну да ведь стремление быть сильным — это уже сила, не так ли, друзья?