Иегуда Галеви – об изгнании и о себе
Шрифт:
Мне ли не знать, что чистота души и готовность мириться с тяготами жизни – источник вдохновения и надежды, что «Всевышний ниспошлёт то, о чём мечтал в тиши».
Не пугает меня бедность и скудность,Ведь двери свои мне открыла мудрость,Голоден буду – стол мне накроет,Жажду – водою своей напоит.Сяду в тоске – её лютня звенит,Песней своею меня веселит.Буду ль кого для беседы искать,Если могу я самой ей внимать? [60]59
Пер.
60
Пер. Г. Галкина.
Вот только исповедуемые мной правила жизни не в чести у жителей Севильи. Отсутствие даже необходимых средств существования усугубляет ощущение потерянности, одиночества. Пропал бы среди людей, почитавших всего лишь деньги и власть имущих, если бы не пришёл на помощь известный меценат – визирь Абу Альхасан (Меир) ибн Каманиэль:
Единственный нашёлся среди вас,Кто мне помог и душу свою спас.Посеяв семена его забот,Я получил богатый умолот.Мне древом жизни длань его была,Познанья древом – слово и дела.Лицо его – как солнца яркий свет,Которому вовек заката нет.Все видели, что мало лет ему,Но старше старцев был он по уму.Всем чистота его была видна,Дотоль невиданная без пятна!Так мы лозе дивимся дорогой:Где взращена и от лозы какой?Видали бы родители его,Признали б: «По наследству естество!»С достоинством, как митру Аарон,Венец отцовской чести носит он. [61]61
Пер. Л. Пеньковского.
Под впечатлением щедрости Меира ибн Каманиэля в который раз я вернулся к вопросу: воспитание делает человека благородным или то его врождённая особенность? Во всяком случае, не раз доводилось встречать невменяемых невежд из образованных, состоятельных семей и, напротив, тонко чувствующих, понимающих поэзию людей из бедных ремесленников.
Греют душу письма от Моше, приходящие из разных городов. Какое-то время он жил в крупных еврейских общинах Барселоны и Сарагосы, где имел небольшой круг учеников, но его не покидает тоска по Гранаде. Дети, оставшиеся в Андалузии, не отвечают на его письма, они равнодушно, даже с некоторым высокомерием относятся к его страданиям. Потеряв связь и с особенно близким братом Исааком, Моше просит меня, если найду Исаака, передать ему послание в стихах:
Друзья былых времён, оставленные мною,Блуждавшие в неведомой ночи,Передо мной проходят чередоюПри свете догорающей свечи… [62]В ночных видениях возвращаются к Моше родные, друзья и появляется надежда снова увидеть их. Однако с рассветом они скрываются в дали, о чём он и пишет:
И снова горечь просится наружу,Мы с ней опять останемся вдвоём,И узел скорби я стянул потужеИ зарыдал в изгнании своём. [63]62
Пер. В. Лазариса.
63
Пер. В. Лазариса.
Переписка с друзьями и мои письма – единственное, что поддерживает бывшего главу еврейской общины в Гранаде, непревзойдённого поэта и учёного. В одном из стихотворных посланий он не то чтобы жалуется мне, а изливает душу:
Как тень прошла моя молодость, каксон мимолётный пронеслись дни моейюности, что росой окропили моичёрные локоны. Пред холодным дыханиемтяжких страданий сбежала радость с моеголица, потух свет в моих глазах. Я тоскую породным горам, и тщетно я взываю: приблизьтесьвы ко мне, – недвижимы их основы…Меня недруги забросили к народу, которомуневедом64
Пер. С. Цинберга.
Пока я обдумывал ответ, чтобы поддержать друга, внушить ему надежду на лучшие времена, получил новое письмо, в котором он пишет: «Я живу среди волков, которым чуждо человеческое имя. Лучше жить с медведем в лесу и со львом делить время, чем встречаться с теми, которые тьму превращают в свет и жалкого скопца от рыцаря духа не могут отличить… О, как тесен мне мир – он точно петля давит…» [65] Песни о любви и вине сменились стихами-жалобами:
Я мир узнал до самой сердцевины,Прошёл последним из его путей,Орлом взлетел на горные вершины,А нынче я среди лесных зверей. [66]65
Пер. С. Цинберга.
66
Пер. В. Лазариса.
Что мне остаётся, кроме попытки объяснить изгнаннику существующее положение в христианской части Испании невежеством тамошних королей. Они, в отличие от мусульманских правителей, не только не почитают науки, искусства, но и не относятся с должным уважением к вере иудеев. Результатом притеснений является скудость материальной и духовной жизни наших единоверцев.
Как бы я ни старался отвлечь друга от мрачных мыслей, тон и тема его стихов – жалобы, которые следуют за пессимистическими размышлениями о суетности мира и неизбежности смерти:
Проходят дни, и месяцы, и годы,Моим желаньям сбыться не дано;И я среди осенней непогодыЗабыт уже, наверное, давно,Забыт, как мёртвый, как сосуд разбитый,Как камень, опустившийся на дно. [67]Ввергают Моше в глубокую печаль и вести из дома; постепенно один за другим уходят из жизни его родные, умирает любимая племянница, братья. Только и остаётся моему другу, что с окаменевшим сердцем писать скорбные песни на их смерть. Оглядываясь на прошлые годы, он вспоминает, что роковой год, когда Гранада была захвачена следовавшей строгим законам шариата армией берберов, разделил его жизнь на две части: светлую и тёмную. Он пытается осмыслить перемены в своей судьбе и с достоинством принять её; жить с сознанием значимости духовных постижений. Мысли о том, что не только он, но и вся еврейская элита вынуждена была покинуть город, не только не утешали, но, наоборот, рождали чувство обречённости.
67
Пер. В. Лазариса.
В присланной мне книге «Беседы и воспоминания» Моше пишет: «Я не из тех, кто предъявляет счёт этому миру, и не из тех, кто во всём винит людские пороки, и у меня на это две причины. Во-первых, я испил из рук судьбы обе чаши, познал её с двух сторон, ибо поразили меня превратности её, и через все обиды и преткновения её мне пришлось пройти, и повернулась она ко мне спиной после того, как была благосклонна, и злом мне отплатила за всё добро, что принесла до того…» Настоящая книга была написана Моше по просьбе одного из его учеников. Здесь обобщён богатый поэтический опыт в еврейской поэзии, включены теоретические рассуждения о месте искусства поэзии и красноречия в системе наук. Особенно интересны критические замечания о творчестве поэтов «Золотого века» и подробные описания правил, которых следует придерживаться начинающему поэту. Эта работа – единственное систематическое изложение теории еврейской поэзии и наиболее полный источник сведений о её истории. Вслед за ней Моше написал «Трактат о саде», где исследует метафорический и буквальный смысл языка Писания.
Трудная сейчас жизнь у моего друга и наставника, но я и не нашёл в Святом Писании места, где бы Всевышний обещал человеку лёгкую, счастливую жизнь. У Моше усиливается чувство одиночества и, наверное, в связи с этим усиливается религиозное настроение. Я пишу ему, что в любом случае он не должен удаляться от мира, ибо, одолевая тяготы жизни, мы становимся достойными мира грядущего. Спасает призвание, Моше находит утешение в науке, поэзии. В последнем письме пишет, что стихи и книги – его дети; они единственные зависят от усилий, вложенного труда, и только на них он может положиться, только ими спастись от одиночества. Я сразу же ответил ему, напомнил наш разговор о суфизме – о необходимости бороться со страстями и не страшиться одиночества. Я ведь на себе опробовал метод суфиев анализировать личные переживания, ощущение близости со Всевышним. Напомнил ему и о слиянии человеческого и божественного, о спасительной приговорённости к творчеству. Обо всём этом можно прочесть у ибн Гвироля, что я и делаю в тяжёлые минуты. Вот и сейчас вспомнились строчки из одного его стихотворения: