Иерусалимские сны
Шрифт:
Он высадил меня в Иерусалиме.
— Завтра жду в Хевроне, — бросил он.
— Оскар, — сказал я, — я приеду, но скажи мне — как ты сюда попал?
— Из лагеря, чучело.
— Как ты выбрался оттуда?
— Я улетел, — ответил он, — разве ты не знаешь? Эти кретины были уверены, что человек не может летать. Обычные бюргеры, иначе бы они закрыли небо колючей проволокой. У них всегда недоставало воображения… Синим утром я взлетел. Я парил и видел, какой
Он даже не сомневался, что я летаю…
Ранним утром я поехал в Хеврон.
В автобусе были поселенцы, солдаты, молодой раввин.
Щебетали птицы, шумели о чём-то деревья, и единственное облачко слало нам свой воздушный поцелуй — прекрасное утро Иудеи.
Внезапно на страшной скорости нас обогнали два армейских джипа.
Вскоре мы подъехали к перекрёстку дорог, и военный патруль велел нам остановиться.
Все вышли из автобуса, и у нас проверили документы.
Посреди дороги лежал перевернутый грузовичок.
Апельсины, которые он вез, высыпались и горкой возвышались на дороге. Среди них, распластав руки, лежал человек. Над ним нагнулись два военных врача.
Я подошел ближе — это был Оскар. Я бросился к нему.
— Семнадцать пуль, чучело, — сказал он. — Шестнадцать — хоть бы что! Только семнадцатая!.. Результаты обнадеживающие, — прохрипел он и закрыл глаза.
Левиафан, герой моего детства, лежал в луже крови среди спелых апельсинов — и улыбался.
— Левиафан, — сказал я, — ну пожалуйста, Левиафан, сделай невозможное, ты же специалист по невозможному, ну, прошу тебя, — «импульс снизу»! Левиафан, ну ты же всё можешь! С кем я буду летать, Левиафан!..
Он лежал в белой рубахе в красных апельсинах и улыбался.
Мне кажется, он продолжал эксперимент…
Вечернее солнце висело над горой. Все чего-то ждали.
— Слышите цокот копыт? — спросил Орнштейн. — он въедет на моём осле.
Библейский леопард гонялся за Селедкером.
— Спасите, — орал Селедкер на санскрите, — он меня сожрёт перед самым приходом Мессии!
Меж луж болтался Бернадот.
— Что вы здесь шляетесь, — сказал Аврумеле, — вас убьют! Давайте-ка в мешок!
— Я — шведский граф! — напомнил Бернадот.
Но Аврумеле его уже запихивал.
— Новый мешок, — приговаривал он, — тетка сшила, шелковый.
— Перестаньте бегать от леопарда, — бросил Зись, — он вам принёс мяса, солидарность. Оле для оле!
Генерал
— Предлагаю войти пешком в Иерусалим, — произнес он.
— Не касайтесь меня, — ответила голубка, — у меня пять детей!
— Ну и что, — сказал Ласкер, — можно сыграть на штаны.
— Друг жизни, — произнес папа, — у тебя не найдется папироски?
— От вашего мешка пахнет дешевыми духами, — вопил Бернадот, — задыхаюсь!
— Где вокзал, — суетился старик Яков, — где здесь вокзал? Мне нужен туалет!
— Сначала двадцать шекелей, — ответил нищий.
— Чучело, — спросил Оскар, — ты обычно летаешь высоко?
— Уберите немедленно локоть, — приказала голубка, — я мать шестерых детей!
— Хозейрим! — Орнштейн с ножом в руке гнал свинью в сторону сирийской границы.
— Очи черные, — затянула цыганка, — очи страстные…
— Какое они имеют отношение к Кумрану?! — возмутился специалист по письменам.
— Ты опять серьёзен, — сказал папа, — брось! Пойди купи себе новые брюки.
— Если у вас нет панталон, — заметил Ласкер, — можно сыграть на целые трусы.
— Шесть ранений и контузия, — сообщила ветеранша. — Вы на каком фронте были?
— Первый турецкий, — ответил Алленби.
— Господин генерал, — сказал Сливкер, — вот-вот явится Мессия, а вы не обрезаны!
— Отвяжитесь, — побагровел Алленби, — мне достаточно Зися! Из-за него я вошел в Иерусалим пешком. Этот скот загнал моего мула. И ещё открывает «памятник герою»!
— Господа, без ссор, — попросил Ласкер. — Если нету пятидесяти шекелей, можно на свежие носки.
— Прекратите разговоры! — гаркнула Зубович. — Чему равна сумма квадратов катетов?!
— Сначала двадцать шекелей, — сказал нищий.
— Два! — заревела Зубович. — Кто знает?
— Дай руку, красавица, — ответила цыганка.
— Вон из класса! — завопила Зубович.
— Снимите часы и швырните их вниз, — попросил звездочёт.
— Ганев, — рявкнул Орнштейн, — отдай мой «Роллекс»!
— Делать надо только невозможное, — произнес Оскар.
Распушив волосы, на Зися двигалась Мария Магдалина.
— Учитель, позволь мне омыть стопы твои.
— Она принимает меня за Маркса, — обалдел Зись, — нельзя её разочаровывать… Учение Маркса всесильно, потому что оно верно, милая!
— Снимите обувь, — прошептал Селедкер.
— Это невозможно, я давно не мыл ноги. Пардон, мадам, меня ждет Энгельс…
— Снимите часы и бросьте их вниз, — настаивал звездочёт.