Иерусалимские сны
Шрифт:
— Сейчас я брошу вас, — пообещал Орнштейн.
— Зря мы вам дали национальный очаг, — вздохнул Алленби. — Не то я освобождал, что нужно было, лучше бы я пешком в Ленинград вошел!
— Я вас спрашиваю, — орал специалист по письменам, — верблюд спас арабов или нет?
— Сначала двадцать шекелей, — сказал нищий.
— Вы не видели случайно Геринга? — спросил сторож зоопарка. — Хочу морду ему набить.
— Геринга не видел, —
— Объясните мне, наконец, — суетился специалист по письменам, — кого же спас верблюд?!
— Господин граф, — Сливкер склонился к мешку, — мне кажется, вы не обрезаны.
— У кого нет носков, — объявил Ласкер, — можно на носовой платок.
— Не смотри на мою внучку, яхуд, — сказала цыганка, — ты стар, ты не сможешь ползти на коленях.
— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — гордо ответил Алленби.
Сливкер тянул куда-то пилота Филимонова.
— Вы забыли, я — уже… — повторял авиатор. — Я заслуженный летчик!
— Будете заслуженным евреем, — пообещал Сливкер.
— Бенджамен Агафонофф, — произнес Агафонов, — эксклюзивное представительство! Санкт-Петербург, Мука, мёд, миндаль. Не хотите совместное предприятие?
— Нет-нет, — Алленби замахал руками, — я ненавижу мёд!
— Господа, кто хочет открыть совместное предприятие? Выгодные условия!
— Сначала — сумму квадратов катетов! — потребовала Зубович.
— Товарищи, где можно отлить? — стонал старик Яков. — Седьмой год унитаз не спускает!
— Двадцать шекелей, — потребовал нищий.
— Прошу тишины! — Зись поднял руку. — Начинаем церемонию открытия памятника!
Спало покрывало, и взору предстал Зись на коне. На цоколе было выбито: «Бенджамен Зингер — национальный герой!»
Раздались аплодисменты. Зись забрался на трибуну.
— Торжественный митинг считаю открытым, — торжественно произнес Зись, — слово предоставляется Зисю.
Он натянул очки.
— Трудно сдержать слезы, — произнес он и поцеловал памятник, — слава герою!.. Кто еще хочет выступить?
На трибуну взобрался Селедкер.
— Леопарда нет? — спросил он.
— Нет, нет, говорите.
— Я хорошо знаю погибшего, — взволнованно начал Селедкер, — он живет и работает в киббуце Гиносар. Он собирает лучший в Израиле урожай грейпфрутов. Вечная слава ему!.. Разрешите поцеловать павшего смертью храбрых!
Зись разрешил.
— Кто следующий?
— Седьмой год течет унитаз, — трагически произнес старик Яков.
—
— Двадцать шекелей, — сказал нищий.
— Тогда перейдем к возложению венков, — Зись потащил цветы. — От английского королевского дома, от шведской королевской семьи.
— Мне не присылали никакого венка! — донеслось из мешка. — Мне надоело! Едем, мы, наконец, к тётке или нет?!
— Зачем вам тётка, — удивился Агафонофф, — лучше совместное предприятие!
— «Сторми везе», — запела труба.
— Боже, — вздохнул Фаерман, — как я устал быть евреем!
— Могу сделать шведом! — предложил из мешка Бернадот.
— Перед самым приходом Мессии?! — возмутился Фаерман. — Нет уж, я лучше останусь евреем!
— Товарищи, спасите, больше не могу! — вопил старик Яков.
— Летать надо только высоко, — повторил Оскар.
Позади раздался вздох.
Это был еврейский вздох. Со временем начинаешь различать вздохи: когда печаль передается по наследству — вздох становится искусством.
Я оглянулся — рядом стояла мама.
— Мальчик мой, — сказала она, — я помыла крыжовник, пойди поешь.
В старой башке моей всплыла дача и станция Авоты, которой больше нет…
— Едет, едет! — послышались крики.
На голубом ослике с зеленого холма спускался Мессия.
— Мой осёл! — орал Орнштейн.
— Успел на открытие памятника! — обрадовался Зись.
Сливкер бросил заслуженного летчика, вытянул руки вперед и понёсся навстречу Мессии.
И все вытянули руки — и взлетели. И смолкла труба…
Мошко Весёлый подрулил ко мне.
— У тебя не найдется немного синей травки? Я столько ехал, что он проголодался.
Дед соскочил с ослика и достал из сумки сверток.
— Лейках, от бабушки, еще горячий, — сказал он, — где телефон?
Я с аппетитом жевал пирог.
— Тора через тебя прошла? — спросил дед.
— Да, — сказал я.
— Бог помог?
— Помог…
— Чего же ты не вернулся?
Я вздрогнул.
— Как, — не понял я, — куда?
— Домой.
— Как это — не вернулся? С чего ты взял, дед?!
— Ты уже несколько лет здесь, — сказал он, — ты уже давно живешь в Иерусалиме.
— Дед, — ахнул я, — ты спятил!
Я побежал к луже. Оттуда на меня смотрела морда осла и старик с седой бородой, похожий на Мошко Весёлого…