Иерусалимский ковчег
Шрифт:
— Лаврентий Филиппович, что это с вами сегодня произошло? — полюбопытствовал я. — Не узнаю своего добрейшего надзирателя!
— А! — махнул он рукой. — Это все нервы! Не обращайте внимания! С супругой сегодня с утра повздорили, вот и весь день наперекосяк пошел.
Я и представить себе не мог подобной зависимости от женщины! Подумав об этом, я невольно вообразил себе мою зеленоглазую русалку.
«Mon dieu! — я ужаснулся. — Она же агент мальтийцев и влюблена в Анатоля Елагина, орденского бальи!»
Это был один из тех редких
— Так зачем же я вам понадобился? — осведомился Медведев, снова усаживаясь за свой покосившийся письменный стол.
— Мне просто необходимо узнать от вас один адресочек, — ответил я. — Некоего Аристарха Пахомовича, — я его фамилию выведал еще на прокофьевском вечере, все у того же, знакомого мне корнета, проявив изрядную дальновидность. Не понравилось мне упоминание о том, что начальник каких-то военных поселений пытался с собой покончить из-за растраты. Ведь бывает иногда, что самоубийцы и вешаются!
Я сказал надзирателю фамилию, и Лаврентий Филиппович покинул меня, оставив на некоторое время одного в кабинете. У меня же из головы не шла история с Ковчегом, из-за которого и разгорелся этот сыр-бор. Интересно, какого из двух херувимов собирались передать палестинцы в наше орденское владение?! И кого изберут его почетным хранителем?
И снова мне вспомнилась Лидия и ее откровенное послание к Анатолю Елагину, столь опрометчиво ею оставленное без присмотра. Неужели графиня Полянская не догадалась, что оно побывало в моих руках? А если все-таки она догадалась?! При этой мысли мне делалось как-то не по себе, и где-то в заоблачных далях замаячила золотая клетка, предсказанная мне Мирой. И что-то подсказывало мне, что она ожидает меня в имении Анатолия Дмитриевича.
— Сирена! — я усмехнулся, а голос графини и впрямь был зовущим, манящим в райские кущи наслаждения. Прозрачные глаза завораживали.
Я отмахнулся от этих мыслей, словно от наваждения.
В недавнем прошлом мне самому довелось отречься от личного счастья, и я никогда не жалел об этом.
— Лидия, — прошептал я еле слышно, словно пробуя это имя на вкус, и снова усмехнулся. Я вполне допускал, что женщина эта вероломна. Вернее, я почти и не сомневался в ее коварстве. Но что-то заставляло меня уповать на иное.
Механически я коснулся пантакля у себя на груди, и почувствовал, как гулко забилось сердце у меня под рукою.
Вернулся Лаврентий Филиппович.
— Вот, — он протянул мне листок бумаги с адресом господина в пенсне.
— Благодарю покорно, — сказал я Медведеву и распростился с ним на неопределенное время.
Дожидаясь меня, мой кучер слегка задремал на козлах кареты. Я растолкал его и распорядился двигаться в сторону Чернышева переулка.
— Яков Андреевич Кольцов? — удивился Аристарх Пахомович. — Что-то не припомню!
— Мы встречались с вами на рауте у господина Прокофьева, — напомнил я ему.
— Постойте-постойте, — хозяин наморщил лоб,
Я присел на диванчик, положил ногу на ногу и с серьезным видом сказал:
— Дело это довольно деликатное.
Аристарх Пахомович поправил пенсне и глубокомысленно произнес:
— Я вас очень внимательно слушаю.
— Я разыскиваю одного человека, — начал я. — Но мне, к сожалению, до сих пор не известно его имя.
— Я не совсем понимаю…
— Не удивляйтесь, — попросил я хозяина. — Вам знаком этот человек, и вы, как бы это выразиться помягче, — я замолчал, подыскивая подходящее слово. — Не слишком о нем лестного мнения!
— А вам-то откуда это известно? — изумился он. — Мы же с вами практически не знакомы.
— Догадываюсь об этом, — произнес я, нисколько не смутившись. — Вы обронили о нем несколько слов на вечере у Прокофьева.
— Так вы имеете в виду?.. — Аристарх Пахомович залился краской.
— Вот именно, — я кивнул. — Того самого казнокрада, которого вы, с вашей высокой нравственностью, так ненавидите!
— Ну что вы, — растерялся Аристарх Пахомович. — По-моему на рауте я чересчур разошелся.
— Так или иначе, — попытался я его подбодрить, — но дело это прошлое. — Как фамилия этого неудавшегося самоубийцы?
— Но вам-то он зачем?! — возмутился хозяин.
— Я же говорил, что это деликатное дело, — ответил я. — Мне просто необходимо встретиться с этим человеком.
— Ну ладно, — сдался Аристарх Пахомович. Он взмахнул рукой, словно большим крылом, и зашагал по комнате взад-вперед. — Его фамилия — Гушков, — выдавил из себя хозяин. — Но я абсолютно не хочу о нем разговаривать!
— Он вам чем-либо навредил? — поинтересовался я.
— Мне лично — нет! — ответил Аристарх Пахомович. — Если не считать того, что я теперь на глаза к Прокофьеву показаться не смогу. — Впрочем, мне скорее пристало винить свой длинный язык, чем этого вора.
Фамилия показалась мне знакомой, однако я не был ни в чем уверен. В царствование Александра Благословенного стало принято не включать свои имена даже в тайные списки лож. Иногда масоны записывались и под вымышленными именами.
— А как его зовут, вам ваш камер-юнкер не говорил? — осведомился я, выпрямив ноги, которые затекли.
— Скворцов? — переспросил Аристарх Пахомович, то и дело поправляя пенсне, которое съезжало у него с носа. — Он — вовсе не мой камер-юнкер. Просто Скворцов какое-то время ухаживал за моей кузиной. И однажды разговорился, — Аристарх Пахомович пожал плечами. — Да я и сам знаю его имя, он же нередко на раутах у Прокофьева околачивался.
— Ну и как же его зовут? — настаивал я.
— Созоном Сократовичем, — ответил хозяин, скривившись.