Иерусалимский ковчег
Шрифт:
— Конечно же, нет, — улыбнулся я. — Зато дорогая графиня согласилась на мою помощь, и послезавтра я вместе с ней уезжаю в имение Елагина, где и рассчитываю обнаружить баварскую переписку.
— Но почему? — удивился Кинрю. — Почему Лидия Львовна сдалась так быстро? Неужели наша красавица так ничего и не заподозрила? — осведомился он, потирая руки.
— Вот в этом-то я как раз и сомневаюсь, — невесело усмехнулся я.
— То есть, — Кинрю нахмурился, — вы полагаете, что это?..
— Ловушка, — не дал я японцу высказать свою мысль до конца. — По-моему, графиня уверена, что письмо
— Так, значит, — пасмурно произнес Кинрю, — вы считаете, что Полянская вас раскрыла и поэтому поменяла тактику?
— Увы! — согласился я.
— И, тем не менее, — не унимался Кинрю, — вы отправитесь прямо в логово тигра?
— Несомненно, — ответил я. — И не пытайся меня переубедить! — предупредил я его. — Мира на этом поприще так и не преуспела!
— Если вы считаете, что так нужно, — пожал плечами японец.
— У меня не остается другого выхода! — ответил я.
— Тогда я буду просить вас лишь об одном, — сказал Юкио Хацуми.
И я уже знал, о чем он меня попросит. Не зря я считал Кинрю своим ангелом-хранителем!
— Я просто обязан сопровождать вас! — воскликнул мой золотой дракон, скомкав в своих руках, и без того измятый, журнал.
— Я не могу взять тебя с собой, — сказал я безрадостно. — Полянская может заподозрить что-то неладное, — добавил я.
— Вы могли бы представить меня своим слугой, — настаивал Юкио Хацуми.
— Но это опасно! — воскликнул я, мне вспомнились Мирины предсказания. Что там она говорила о клетке? Я жертвовал своей жизнью во имя клятвы и долга! Но разве я мог подвергнуть японца такой опасности? Во имя чего рисковать Кинрю?! — Как бы вы ни старались, Яков Андреевич, я все равно отправлюсь за вами, — не отставал японец. И у меня не было оснований ему не верить.
— Я уже жалею, что проговорился тебе, — ответил я грустно. — А впрочем, как знаешь, — махнул я рукой. — Жизнь-то твоя! Вот и распоряжайся ею, как хочешь!
— Ну вот и славно! — обрадовался Кинрю. — Пожалуй, я отправлюсь упаковывать вещи, пока вы, Яков Андреевич, не передумали!
— Не спеши! — предостерег я его. — Вдруг еще графиня не согласится?
— Она же сущий ангел! — лукаво усмехнулся Кинрю, полностью уверенный в своей победе.
Я поднялся с канапе и велел заспанной Саше в длинном ситцевом платье, перевязанном атласной лентой под грудью, сварить крепкого кофе и принести его в кабинет.
Видимо, мне не давали покоя воспоминания о встрече в кофейне.
Кинрю поднялся к себе, я же отправился в кабинет, прихватив с собой канделябр с тремя свечами. Открыл свой тайник и достал из него исписанную тетрадь. Я должен был исповедаться в чувствах, внушенных мне этой женщиной. Но мысли путались и никак не хотели ложиться на бумагу из-под пера. Рука сама собою чертила в тетради розу. Разозлившись на себя, я захлопнул дневник.
В дверь постучали, на пороге возникла Саша с серебряным блестящим подносом в руках. На нем дымился кофейник и красовалась миниатюрная китайская чашечка.
Я снова окинул ее взглядом и подивился чудачествам Миры, нарядившей крестьянскую девушку, вытребованную мной из Кольцовки, в это несуразное платье.
Я взял
Утром прощались с Катей, и в полдень выехали на кладбище. День выдался ясным и на редкость теплым. Мира держалась стойко, но то и дело на глаза ее набегали слезы. Однако плакала она молча, не по-женски. Кинрю поддерживал ее под руку. У нас с ней по-прежнему отношения были натянутыми, и я старался как можно реже попадаться ей на глаза, чтобы не усугублять и без того неприятную ситуацию. Я сомневался, что смогу оказать ей какую-то поддержку. В итоге мы отправились провожать Катюшу в отдельных экипажах. Пожалуй, такая размолвка между нами приключилась впервые с тех самых пор, как я помог ей бежать из Индии.
Кортеж у нас получился скромный, всего-то несколько крытых экипажей. В трех каретах уместилась вся челядь, которую, по настоянию Миры, мы взяли с собой.
Когда опускали гроб, Мира что-то прошептала на своем языке, но не заплакала. Я подумал, что она читает ритуальные ведические молитвы, потому как индианка почти не расставалась со своими книгами Вед.
Я подошел к ней и сжал ей руку. Мира не выдернула ее, и я понял, что мы с ней все-таки помирились.
У одной из кладбищенских оград я заметил знакомую фигуру.
«Грушевский!» — изумился я мысленно. Он тоже меня увидел и поспешил ко мне. Я велел своим спутникам возвращаться без меня, а сам остался на кладбище, чтобы переговорить с моим братом.
— Яков Андреевич! — приветствовал он меня. Нам не надо было обмениваться тайными знаками, чтобы узнать друг друга.
— От всего сердца рад вас видеть, Игорь Дмитриевич! — ответил я. — Что-то случилось?
Игорь Дмитриевич Грушевский был тем самым ритором, который участвовал в посвящении Строганова в ученики. У меня мелькнула надежда, что он что-то знает об этом деле. И, похоже, я не ошибся, потому как он первым завел речь о Виталии.
— Яков Андреевич, — сказал Грушевский. — Я знаю о вашем предназначении, а потому считаю себя обязанным просветить вас касательно одного вопроса, который, возможно, и покажется вам неважным.
— Что вы имеете в виду? — насторожился я, готовый услышать самые невероятные вещи.
Грушевский откашлялся и заговорил:
— Недавно у меня состоялся разговор с Иваном Сергеевичем, из которого я узнал, что из орденского архива пропали очень важные документы. И что в этом деле замешан Строганов, — он бросил на меня вопрошающий взгляд, словно бы ожидая подтверждения.
— Совершенно верно, — ответил я. — Расследованием этой истории я и занимаюсь в настоящее время.
— Кутузов сказал мне, что было украдено еще и другое письмо, которое Строганов якобы передал на хранение своей невесте, и которое будто бы предназначалось вам. Это так? — осведомился Игорь Дмитриевич.
Я кивнул.
— Ну так вот, — продолжил Грушевский. — Незадолго до смерти, Виталий что-то говорил мне об этом.
Я весь обратился во внимание.
— Что именно, Игорь Дмитриевич? Это очень важно!