Игнатий Лойола
Шрифт:
Время второе — после обеда. В это время человек должен просить Господа Бога нашего познать свет благодати и вспомнить, сколько раз впал в грех и слабость, от которых хочет избавиться, и молить, чтобы Бог помог ему исправиться. Потом пусть поставит на первой линии столько точек, сколько раз впал в упомянутый грех либо слабость.
Он нарисовал ещё одну линию.
Время третье — после ужина. Тогда совершается второе испытание; точно так же требуется отчёт час за часом, от времени первого испытания до настоящего. После этого на второй линии схемы ставится столько точек, сколько было падений в эту
Получившееся так понравилось Иниго, что он даже сделал себе поблажку, разрешив съесть кусок плесневелого хлеба. Снова появлялись глаза — теперь они сложились в контур причудливого дома. Лойола трактовал их, как символ прозрения. Оно и привело его в дом Божий.
Исполнившись необъяснимой бодрости, он покинул своё убежище и спустился вниз. Ему хотелось немедленно поделиться с кем-нибудь открывшимися истинами, но никто не попадался навстречу. Тогда он решил, не теряя времени, приступить к испытанию совести, о котором написал, и тут же увидел грех лжесвидетельства. Он ведь сказал братьям-доминиканцам, что идёт в церковь Святого Павла, а сам забился в пещеру.
Когда-то Лойола вовсе не считал подобные вещи грехом, позже, решив стать духовным рыцарем, — по много раз каялся в них. Теперь ему пришло новое решение: зачем каяться, если можно исправить?
С поспешностью он пустился в путь и быстро вышел к церкви, но та, как назло, оказалась закрыта. Тогда он вспомнил про большой крест, стоящий на обрыве у реки, и решил вознести благодарения там.
Встав на колени, Иниго начал читать свою любимую молитву «Душа Христова». Когда дошёл до слов «и не позволяй мне отделиться от Тебя», почувствовал чьё-то присутствие. Он боялся прерваться и не оглядывался, хотя любопытство распирало. Рядом, судя по всему, находился не человек, а очередное видение, и духовидец, разбалованный прежними картинами, хотел насладиться новой красотой. Но над крестом парило только белое бесформенное пятно. Лойола разочарованно вздохнул, но вдруг каким-то непостижимым образом понял, что перед ним Божественная сущность. В ушах зазвучали слова старухи Бениты: «Желаю только одного: пусть наш Господь Иисус Христос сам явится тебе!»
Не успел он осознать происходящее, как вновь появились многочисленные глаза. Они в причудливом танце закружились вокруг креста. Светлое пятно, внезапно увеличившись, накрыло всю стаю, и сквозь призму божественного света Иниго разглядел крайнюю отвратительность зверя, состоящего из глаз.
Не символ Божественного знания это был, а мерзкий бес, очаровавший неопытного духовидца!
— Господи! — вырвалось у него. — Зачем я отдал эту мулицу, уберегавшую меня от ошибок? Укажи мне, где и в ком я смогу, наконец, обрести истину. Я готов пойти даже за бездомной собачонкой!
Лойола сам не помнил, как добрался до своего пристанища. Солнце уже садилось с обратной стороны скал, и камни перед пещерой стали сырыми и холодными. Он влез на площадку и стоял там в полной растерянности. Подумал было прочитать молитву, но в сердце зияла лишь холодная пустота. Махнув рукой, он собрался зайти в пещеру. Сделал шаг и упал без чувств.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Смеркалось. По каменистой тропинке, петляющей
— Сюда!
— Ходили уже. Вспоминай давай. Сейчас совсем стемнеет.
— Сам вспоминай. Ты хотел здесь прятать.
— А ты согласился.
— Да разве ж было время думать?
— Так и не спорь. Ищи. Здесь вроде?
— Найдёшь, как же! Все камни-то одинаковые. Зачем было вообще прятать?
— Тебе разве голову на плечах носить надоело?
Они ещё поднялись по тропе. Один из них споткнулся о камень. Чудом не упал, но обрушил вниз кучу гальки.
— Хватит шуметь! — напустился на него спутник.
— Да не нарочно я! И всё равно никого нет, разве только... — он осёкся, услышав чей-то стон.
— Там кто-то есть!
В сторону и вверх уходила совсем узкая тропка.
— Ну и ладно, — отрезал второй, — тебе зачем?
— Посмотрю. Мало ли... — и вор (это, конечно, были два вора) проворно полез по тропинке. Второй молча последовал за ним.
На каменной площадке лежал невысокий, страшно исхудавший человек с длинными редкими волосами и в грязном изорванном рубище. Вышедшая луна бросила свет на заострившиеся черты. Он казался покойником, если бы не судорожные хрипы, время от времени вырывавшиеся из груди.
Воры посмотрели друг на друга.
— Надо отнести его вниз и отдать доминиканцам, — предложил один. Другой молчал, раздумывая и озираясь по сторонам.
— Да это ж ведь оно! То место! — вдруг тихо вскрикнул он.
Воры жестоко переругались. Один предлагал взять подсвечники и уходить, не привлекая внимания. Другой не соглашался оставлять умирающего из соображений человеколюбия, но главное — из чувства суеверной благодарности — ведь спрятанную добычу нашли благодаря стону. Обижать Фортуну показалось страшновато. Они оставили подсвечники в пещере и потащили бесчувственное тело в манресский доминиканский монастырь.
По дороге опять разгорелся спор:
— А если его не возьмут? Скажут: «Самим жрать нечего»?
— Они всех берут.
— Всех? Может, и нас покормят?
— Тогда работать придётся. Мы же с тобой не в беде.
— Пока вроде бы да. А ну как он чумной?
— Сам ты чумной. Он от голода умирает. Смотри, какой лёгкий!
— Что ж твои монахи его не накормили?
Так, вяло переругиваясь, они дошли до монастыря. У самого входа один из них в темноте зацепился ногой за древесный корень и упал, уронив больного. От удара тот открыл глаза и отчётливо произнёс:
— Ну где эти чёртовы слуги? Быстро подавайте обед!
После чего обмяк и снова закрыл глаза, не отвечая на вопросы и тормошения. Воры всполошились:
— Дворянин, смотри-ка! Оставь его да пойдём, а то грехов навешают — вовек не отмолишь!
— Может, наоборот, наградят.
— Наградили тебя уже. Вечно придумаешь, а мне расхлёбывать. И подсвечники твои никто не купит, вот увидишь! Бросай его, и делаем ноги, говорю тебе!
Но они не успели. Дверь внезапно распахнулась. Высыпала толпа монахов, один держал большой фонарь.