Игнатий Лойола
Шрифт:
— Кто здесь? — крикнул он.
Воры сочли за лучшее не убегать, а объяснить. Якобы они нашли этого человека лежащим на дороге и полагали, что милосердие Божие...
— На какой дороге? — переспросил монах не особенно дружелюбно.
— Вот тут... — нерешительно начал вор, оглядываясь на товарища.
— Да не тут, а дальше, — с раздражением перебил его тот.
Доминиканец подозрительно оглядел пришедших:
— Так всё-таки «тут» или «дальше»? Из ваших слов ничего нельзя понять. К тому же по этой дороге я только что прошёл сам и ничего...
— Послушай-ка,
Воры осторожно, изображая самое великое почтение, протащили таинственного незнакомца но лестницам и коридорам. Внесли в большое помещение, полное столов и скамей, видимо, трапезную, и остановились. Там сидели трое мужчин в богатой светской одежде. Между столов расхаживал священник, объясняя что-то.
— Положите на скамью, — распорядился монах. — Отец настоятель, взгляните-ка.
— Это он, — обрадовался настоятель. — Где вы его нашли?
— Вот, пусть расскажут, — доминиканец кивнул на потупившихся воров, — они принесли его в монастырь.
— Мы... — нерешительно начал один. Другой тут же наступил ему на ногу. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но вмешались богачи. Попросив разрешения у настоятеля, они дали по монете каждому из воров, и те радостно исчезли.
— Да тут, пожалуй, больше подсвечника будет, — принялся размышлять один из воров, когда ворота монастыря остались далеко позади. Он шёл, временами оглядываясь через плечо, словно ожидал погони. Вертел в руках монету, то пробуя на зуб, то пытаясь поймать ею лунный луч, временами высовывающийся из-за облаков.
— Подсвечники твои всё равно никто не купит, молчи, — отрезал второй.
— А я говорю — купят! Только как мы их теперь найдём в такой тьмище?
— Я и говорю — с тобой нельзя иметь дело...
Их шаги простучали по камням, хрустнули веткой и растаяли в ночной тишине.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В это время несчастного Иниго перенесли в монастырский госпиталь, где начали отпаивать травами. Распоряжалась этим старуха Бенита, которую и вправду очень уважали. Это она подняла всю Манресу на поиски пропавшего паломника. Она же, пользуясь своим особым положением, достучалась до местных богачей и, рассказав им о благородном происхождении Лойолы, убедила помочь с его лечением.
Иниго, в довершение к самоистязаниям, в пещере подхватил лихорадку и, мучимый сильным жаром, несколько дней пребывал за гранью реальности. Он пытался найти и уничтожить свои записи, шаря по кровати и не находя сумки. Гневался на себя за то, что не защитил Пресвятую Деву от мавра. Но больше всего его угнетала мысль о неправильном молении. Он привык молиться Отцу, Сыну, Святому Духу, а после — всей Троице. В итоге получалось не три, а четыре молитвы, и это в бреду казалось ему немыслимым кощунством.
Однажды, не в силах больше терпеть разочарование, он,
Постепенно травы бабушки Бениты возымели действие. Жар спал, сознание больного прояснилось. Он заметил, что собирался выбрасываться с первого этажа. Рядом с кроватью обнаружил свою сумку и внимательно перечитал упражнения, записанные в пещере.
— Удивительно, — сказал он себе, — неужели это я написал? Как же теперь доделывать? Боюсь, мне уже не повторить таких подвигов. Запас здоровья израсходован на много лет вперёд. Кстати, вот и тема для продолжения. «Как умерщвлять плоть, сохраняя при этом здоровье». Это очень важно для духовного служения. Навряд ли Господу угодны больные рыцари, у которых нет сил встать с постели.
В комнату на цыпочках зашёл молоденький монашек.
— Сеньор Лопес, вы проснулись? Кушать будете?
Лойола тяжело вздохнул. Ну вот. Его уже знают. Зря скрывался столько времени. Но разве это повод менять свой путь?
— Какой я тебе сеньор? У всех нас один Сеньор на небесах. Зови меня Иниго и на «ты».
— Хорошо, — смутился монашек. — Но как же всё-таки насчёт еды?
— Насчёт еды? — Иниго привстал на подушках. — Конечно. А как же человеку без еды? Кстати, какой у нас день сегодня, не пост, я надеюсь? Может, и мяса найдёте? Но лучше всего жареные каштаны.
Однако бодрость его оказалась преждевременной. Желудок, измученный духовными подвигами и ядовитой хлебной плесенью, не желал восстанавливаться. Пришлось растянуть травное лечение на целых три месяца. Всё это время местные аристократы упорно заботились о пропитании «праведника», как теперь его привыкли называть. Лойола негодовал. Требовал, чтобы принесённое ему немедленно отдавали вдовам и сиротам. Разумеется, это только увеличило его популярность и поток приношений.
Как-то настоятель поведал ему о неких «весьма уважаемых господах, желающих беседы с праведником».
— Отец настоятель! — возмутился Иниго. — Зачем вы поддерживаете все эти разговоры о моей так называемой праведности? Мало того, что это совсем не радует меня, оно ещё и не соответствует истине!
Настоятель пожал плечами:
— Вы сами создали такое впечатление о себе, сеньор Лопес.
— На «ты», отец! — простонал Иниго. — Я же просил называть меня на «ты» и по имени! А эти «уважаемые господа», можно ли внушить им, чтобы они оставили меня в покое?
Священник покачал головой:
— Навряд ли. Они ведь немало потратились на лечение. Не то чтобы они требовали благодарности, но мне понятно их желание поговорить с таким... гм... необычным человеком.
— Хорошо, — сказал Лойола, — на необычного человека я, пожалуй, соглашусь. Пусть приходят. Но скажите им: я готов беседовать только в том случае, если они, зайдя в комнату, трижды обойдут вокруг моей кровати с криками: «Грешник! Грешник!»
А сам подумал: «Вот и посмотрим, насколько сильно их желание общаться с праведниками!»