Игнатий Лойола
Шрифт:
Маленький же кораблик благополучно прибыл на Кипр. Иниго возблагодарил Господа и отправился выяснять, как быстрее попасть в Испанию.
РИМ, 1552 ГОД
— Отец Игнатий, — сказал Надаль крайне почтительным тоном, — сегодня воскресенье. Вы просили напомнить вам...
— Да? И о чём же? — поинтересовался настоятель.
— О книге. — Надаль знал, что нужно оставаться
— А... о книге... — отец Игнатий зашелестел какими-то бумагами, — о книге... что-то мне опять здесь прислали...
Надаль попытался обратить дело в шутку:
— Мне говорили: вы гуманны с подчинёнными...
— Не соврали, — подтвердил настоятель. — Хотите совет? Если кто-то не верит в ваш гуманизм, начните его пытать, а потом внезапно прекратите. Должно подействовать.
— Отец Игнатий! — голос Надаля окреп. — Давайте я скажу начистоту. Мы все боимся, что вы умрёте, так и не рассказав нам о своей жизни.
— Да? — Игнатий посмотрел на своего помощника с любопытством. — А почему вы боитесь именно за меня? Вы сами ведь тоже не бессмертны.
— Видите ли, мы все слышали, как вы говорили о своём желании снискать от Бога три благодеяния прежде, нежели умрёте: во-первых, чтобы Общество было утверждено Апостольским престолом; во-вторых, чтобы то же произошло и с «Духовными упражнениями»; в-третьих, чтобы вам удалось написать Конституции. Всё это свершилось и... сами понимаете, по логике... мы опасаемся... извините, что говорю напрямик.
Игнатий прищурился.
— По логике, значит? Вы, значит, смогли познать логику Бога? Поздравляю. Ещё никому из людей это не удавалось.
— Так что же мне делать? — в отчаянии спросил Надаль.
— Напоминайте мне об этом, пожалуйста, каждое воскресенье. Если Богу угодно, у вас всё получится. А сейчас — простите. Я очень занят.
Крайне раздосадованный Надаль пошёл в трапезную, где его ждали Поланко и Луис.
— Опять? — поинтересовался Луис.
Надаль кивнул:
— Он как будто поставил себе цель довести меня. Сколько это ещё будет продолжаться?
— Нас всех это тоже не радует, — вступил в разговор Поланко. — Разве он не понимает? Ведь его упрямство вредит общему делу!
— Да уж. Характер у него тот ещё. Одно слово — баск.
Дверь открылась бесшумно и резко. На пороге стоял отец Игнатий.
— Вы слишком громко обсуждаете других. Не удивляйтесь, если кто-нибудь услышит не предназначенное для его ушей.
— Простите нас, — сокрушённо опустил голову Поланко. — Но, может, вы найдёте нужным всё же высказаться по этому поводу?
Настоятель оглядел присутствующих быстрым взглядом.
— Логика у вас не приживается, вот что можно сказать.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
О МАСТЕРСТВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На редкость суровая зима выдалась в Венеции в 1524 году. Особенно холодным стал январь.
Падал снег, замерзали лужи. На площади Святого Марка голуби поджимали лапы. Иниго, простуженный и злой, сгорбившись, ходил взад-вперёд у входа в храм. Его одежда совсем не годилась для такой погоды. Обтрёпанные штаны едва доходили до щиколоток, ропилья прохудилась, а хубон имел на спине многочисленные разрезы — по последней моде, ведь одежду подбирали «уважаемые господа» из Манресы.
До Венеции он добрался с превеликим трудом, измученный морской болезнью, бурями и неучтивыми капитанами. Неудивительно, что сомнения вновь охватили его со страшной силой. Более всего беспокоила теология. Зачем проповеднику эта непонятная расплывчатая наука? Для убеждения нужны сильные выражения и проникновенный голос.
Всем этим Иниго владел с юности. Ему ведь даже удалось однажды уболтать тюремщиков. Они выпустили его, несмотря на учинённый дебош, за который полагалось сидеть несколько месяцев.
Может, выславший его францисканский провинциал просто побоялся конкуренции? Очень похоже. Особенно если учесть нехватку пищи и общий упадок обители. Но отлучение от церкви оставалось для Лойолы страшной угрозой. Церковь была для него зримым воплощением Божиего присутствия в мире людей. Ведь она вела своё начало от самого Христа через Его апостолов.
Размышлять становилось всё труднее от холода. Вдобавок, горожане сидели по домам. Редкие прохожие, прятавшиеся от ветра в тяжёлые складчатые плащи, не очень-то хотели спасать душу, подавая милостыню бездомным.
В конце концов, после долгих терзаний и борьбы с гордостью, Иниго пошёл к дому сенатора.
Слуга, открывший дверь, посмотрел на оборвыша с неприязнью. Лица его Иниго не помнил. Да и вообще, живя в этом доме, не обращал особого внимания на слуг. Придать, что ли, голосу особую вежливость?
— Скажи Марку Антонию: приехал паломник из Святой земли.
Дверь начала закрываться, но Лойола, предусмотрительно поставив ногу на порог, вкрадчиво заметил:
— Ты хоть знаешь, кого хочешь не пустить? Знаешь, как сенатор ждёт меня?