Игнатий Лойола
Шрифт:
Он свёртывался калачиком, чуть ли не прижимал колени к подбородку — всё тщетно. Согреться не удавалось. Конечно, они ведь провозились над листками до темноты, и Альма забыла принести подогретого вина. Альбрехт задумался — не пойти ли к ней под этим благовидным предлогом? А если вина не будет — может, она сама согреет его? Со вдовушками так происходило всегда. С девицами, правда, дело обстояло сложнее, но... Тут он представил себе Альму, вдохновенно рисующую и рискующую собой ради крестьянской свободы. Ведь если их поймают — ей тоже придётся несладко. Ему стало
Всё же Фромбергер вышел в коридор — вдруг встретит её? Там царил полумрак, чуть разбавленный чахлым фонарём, светившим откуда-то из-за угла. Студиозус сделал пару шагов и услышал усиливающееся бормотание, даже уговаривание. Потом раздался страшный грохот. Хлопнула дверь. Кто-то бежал по коридору. Фромбергер вжался в стену. «Дьявол! Дьявол!» — послышался крик. Альбрехт с трудом узнал голос своего профессора. Тот пронёсся мимо, не заметив студента. Затопотал по лестнице, ведущей на чердак.
— Вот они, эти попы! — раздался злой шёпот за спиной студиозуса. Обернувшись, он еле различил в полумраке Альму. Она тяжело дышала, будто ей пришлось бежать.
— Какой он поп? — также шёпотом возразил Альбрехт. — Он ведь борется с церковью. И всё же очень странно ненавидеть священников тебе, племяннице капеллана.
— Совсем не странно, — отсветы факела жутковато плясали в её глазах, — хочешь, я скажу тебе... всё скажу? Никто здесь не знает... на самом деле я не племянница капеллана... не только племянница... В общем, он мне отец и дядя одновременно...
Фромбергер молчал, точно оглушённый.
— Теперь ты понимаешь? — прошептала она. Альбрехт, сглотнув, кивнул и на негнущихся ногах пошёл в свою комнату. Потом сообразил: нужно бежать к девушке, быть рядом. Плохо ей, раз осмелилась сказать такое.
Её дверь оказалась заперта. Ни на шёпот, ни на деликатные постукивания никто не отозвался.
Альбрехт вернулся в комнату и не смыкал глаз до рассвета, хотя уже не помнил про холод. Он представлял себе разговор с Альмой. Она то казалась нестерпимо родной, то пугала до дрожи.
Наутро появился Людвиг — с рассечённой кожей под глазом, бледный и злой.
— Что это? — спросил Альбрехт.
Тот поморщился:
— Да сучок, чёрт его возьми!
— Он, видимо, вырос на каком-нибудь столе в таверне или вообще на чьём-нибудь кулаке?
— Не до шуток, Фромбергер, — отрезал тот. — Заметили меня. Пришлось убегать через лес. Теперь мне нельзя туда ходить, пойдёшь ты.
— Куда... ходить? — опешил Альбрехт.
— Куда-куда... Ты что, дурак совсем, не видишь, чем мы занимаемся?
— Вижу, — упавшим голосом ответил несчастный студиозус. — Так куда мне идти?
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— Придёшь к оружейнику на Вартбургскую аллею. Скажешь, что от Башмака, — хмуро напутствовал товарища Людвиг, — возьмёшь свёрток и отнесёшь на Домштрассе. У пятого номера есть таверна в подвальчике, там будет сидеть дед в зелёной шляпе. Ему скажешь: «Что-то кукушки в лесу раскуковались», он ответит:
— А листки брать? — спросил Альбрехт.
— Не до листков теперь, — Людвиг совсем помрачнел. Хотел что-то добавить, но передумал.
Чувствуя в животе неприятный холодок, Фромбергер бодрым шагом вышел за ворота замка и начал спускаться по короткой тропе в город. Он торопился выполнить поручение товарища, стремясь как можно скорее объясниться с Альмой. Теперь ему казалось: он не сможет жить без неё.
Раннее весеннее утро встретило его знобкой сыростью. Вот и толстые липы Вартбургской аллеи. Молодые листики окутывали чёрные витиеватые стволы, подобно облачкам. Птичий щебет немного поутих. Видно, некоторые пернатые уже начали вить гнезда. Альбрехт впервые задумался о собственном доме. С Альмой. Она бы рисовала, он бы... а что бы он делал помимо Лютера? Даже хлеб печь, как отец, не научился. Вся эта чудесная жизнь у курфюрста призрачна, как роскошные дворцы фата-морганы. Ведь Лютер вне закона. Император Карл приговорил его к смерти, а курфюрст... насколько хватит его могущества противостоять верховной власти, если профессора всё же найдут?
Вартбургская аллея оказалась нескончаемой. Интересно, почему Альбрехт считал её короткой? И в какой её части, хоть примерно, искать дом оружейника? В их редкие прогулки по Айзенаху Людвиг столько всего показывал!
Побродив туда-сюда без всякого успеха, Фромбергер спросил прохожего: где на аллее находится дом оружейника?
— Какого из них? — тот оказался словоохотлив. — Если Конрад, ружейный мастер, то ещё шагать и шагать. Если Ганс-доспешник — вон за спиной у тебя дом с пристройками. Ну а если Иоганн Михель, ложевщик, нужен — иди в сторону герцогского замка. Там слева увидишь забор с диковинной ковкой — то ли ветки, то ли змеи. Он самый и есть.
Ситуация выходила нелепейшая. Имени в памяти не всплывало. То ли студиозус забыл его, то ли ему действительно не говорили. Не желая выглядеть глупцом, он вернулся в замок курфюрста и сказал товарищу:
— Не было дома твоего оружейника.
Тот выпучил глаза:
— Как не было? Что тебе сказали?
— Сказали: его нету.
Людвиг подозрительно прищурился:
— Вот как? И кто же сказал?
— Ну... женщина какая-то...
Лицо Людвига потемнело.
— Женщина, говоришь? И как же она выглядела?
— Такая... как это сказать... — Альбрехт запутался.
— Фромбергер, — устало сказал Людвиг, — там не могло быть бабы. Даже если бы она забрела в оружейную мастерскую, ей никто бы не позволил отвечать посетителям. Зачем ты врёшь? Ты решил нас выдать? Думаешь, курфюрст тебе дворянство пожалует? Не надейся. А вот жизнь спокойная для тебя закончится. Я уж позабочусь! У меня, знаешь ли...
— Нет, нет! — перебил Альбрехт. — Ты не то подумал... я адрес забыл и хотел...
Товарищ, всплеснув руками, покатился со смеху: