Игнатий Лойола
Шрифт:
Тот мгновенно отпустил дверь и побежал докладывать. «Чем не теология?» — с усмешкой подумал Иниго. Вдруг ему стало противно. Вранье ведь это. Марк Антоний вовсе не ждёт его. Умея говорить, можно убеждать людей в чём угодно. Какой простор для искушений!
Слуга уже вернулся с виноватым видом. Действительно, гостя просят пожаловать в комнаты.
Хозяина не было дома, зато его жена и дочери выказали такое неподдельное радушие! Иниго стало неловко, что у него нет с собой ни крестика, ни даже простого камушка из Святой
— Сколько неверных вам удалось обратить? — хозяйка уселась поудобнее, укутав плечи бархатной накидкой, отороченной мехом, и приготовилась выслушивать длинный рассказ.
— Нисколько, — вздохнул Иниго. — Францисканцы не позволили мне этого. По их словам, для проповеди необходимо знать теологию. Мне же казалось достаточно одного Святого Духа.
— Конечно! Вы абсолютно правы, — возмутилась сенаторша, — какой ужас! Они лишили людей вашей боговдохновенной речи. Но, действительно, без одобрения инквизиции нельзя проповедовать, как мне кажется.
Она задумалась, взяв изящными пальцами изюминку с серебряной тарелки.
— Послушайте! Вам просто нужно войти в те круги, где диспутируют влиятельные теологи. Как раз завтра здесь, в Венеции, в доме друга моего мужа собирается такое общество. Я договорюсь о вашем присутствии.
На следующий вечер, отмывшись и в новой тёплой одежде, Иниго пришёл в указанный дом. Встреча, как ему сказали, посвящалась обсуждению «Аугсбургского вероисповедания», составленного неким Меланхтоном. Этого Меланхтона, по словам сенаторши, уважал сам Лютер. Иниго не знал ни того ни другого, но глубокомысленно кивнул на всякий случай.
Дом с пятнами сырости на стенах и с подслеповатыми окошками, выходящими на узкий тёмный канал, не говорил о роскоши, но публика, судя по всему, там собралась важная. Пышно одетые вельможи, учёные в академических шапочках, лица духовного звания. Прибыл даже кардинал в малиновом дзукетто. Собравшиеся оживлённо беседовали. Иниго изо всех сил вслушивался в полузнакомые итальянские и латинские слова, но смысл постоянно ускользал.
— Вы читали? ...ваше мнение?
— Непобедимая книга. «Liber invictus, non solum immortalitate, sed et canone ecclesiastico dignus», — как говорит Лютер.
— Лютер — еретик, приговорённый к смерти. Странно, что вы...
— ...но трактат о первенстве папы...
— ...и, несомненно, potentia absoluta...
Иниго затосковал. Он не понимал, зачем разговаривать с этими людьми. К тому же нога нестерпимо заныла.
Между тем друг сенатора уже представил его гостям как проповедника и автора теологических трудов. Последнее совсем не понравилось Лойоле. Его «Духовные упражнения» находились ещё в стадии написания. К тому же, не поняв толком, что есть теология, он не знал, можно ли называть его записки
— Гость из Испании — это прекрасно. Давайте для начала послушаем его, — предложил кто-то из магистров.
Все глаза оказались устремлены на Иниго. Он, умеющий вести за собой солдат на смерть и вразумлять толпу пьяных драчунов, вдруг потерялся. «Вот же то, чем ты собираешься заняться!» — говорил ему разум, но сердце колотилось, как пойманная птица.
Кардинал что-то шепнул своему спутнику.
— Ну давайте же, — с нетерпеливым раздражением велел тот Иниго. Отступать было поздно.
— Нужно уметь распознать, — наконец сказал он, — чтобы понять: от Бога твои мысли или от дьявола. Для этого нужно испытывать свою совесть... приучать её быть чистой весь день, два дня, неделю... всю жизнь, если получится.
...Он видел разочарование на лицах, но продолжал с отчаянным упорством, будто снова защищая памплонскую цитадель:
— И надо научиться представлять... видеть всю мерзость ада... чтобы не хотеть совершать мерзости. И всю красоту Царствия Божиего... оно прекрасно, поверьте...
— Он что, сумасшедший? — спросил кто-то. Остальные напряжённо молчали.
— Спасибо за ваше внимание, — поблагодарил Иниго, — мне нужно идти.
Ему не было так больно, даже когда хирурги отпиливали кость.
— Ama Birjinaren buruz! — пробормотал он, обращаясь к Пресвятой Деве, и увидел, как кардинал, стоящий у него на пути, с отвращением отшатнулся. Наверное, принял баскскую речь за ругательство.
— Извини, что не оправдал доверия, — сказал Иниго сенатору Тревизану, — вероятно, я, действительно, не знаю теологии.
— Ничего страшного, — отвечал тот, — ты знаешь больше, чем многие теологи. Не стоило тебе выступать перед ними. Зря моя жена это устроила.
Они пили вино в роскошном кабинете сенатора, сидя на полу, устланном шкурами особых кучерявых овец.
— Нет. Хорошо, что она это сделала, — подумав, возразил Лойола. — Оно, несомненно, принесло мне пользу.
— Думаешь возвращаться в Испанию? — спросил Марк Антоний.
— Конечно. Там есть люди, которые помогут мне... распознать... Выйду прямо сегодня же.
— Возьми это, — сенатор протянул ему увесистый кожаный кошелёк, — и это тоже.
На пол лёг тяжёлый отрез серого сукна.
— Обвяжешь вокруг пояса, — продолжал сенатор, — так нынче ходят в Венеции щёголи. Это хорошо убережёт тебя от холода. А станет тепло — продашь.
Иниго ощупал добротную материю.
— Спасибо. Пусть Бог благословит всю твою семью. Прощай.
— Azur! (До свидания!) — проговорил Тревизан по-баскски.
Выйдя на улицу, Иниго осмотрел содержимое кошелька. Он был набит некрупными монетами. У горбатого мостика через канал сидел замерзший нищий. Увидев человека, считающего деньги, он протянул трясущуюся руку и заныл: