Игра: Дочки-матери
Шрифт:
За этим застольем сидела семья. Просто очень большая и дружная семья. Никто не шумел, дети не бегали, взрослые не делали им замечаний... Дети чинно крестились перед едой, старались казаться взрослее.
Какой-то неухоженный мужичок в рясе, похоже, бродячий инок, стал читать молитву перед принятием пищи, все склонили головы и шёпотом повторяли за ним.
Василиса, решив все командные вопросы, присела в конце стола на краешек скамейки, готовая в любой момент вскочить и помочь. Нет, поняла я, так себя ведёт не властная диктаторша, а... мать. Часть ноши, которая
– Мы все молились за тебя, Аннушка, - сказала Татьяна, - так сердце за тебя болело все эти годы. Какую муку наших душ Господь исцелил, какую тяготу снял! Никак не могу поверить. Кажется, что сплю и проснуться страшно: вдруг проснусь, а дитятко опять, как раньше... Господь нам Ангела своего послал в утешение!
– Угу, Ангела, - пробормотала я, - а сами таскаете меня по дому, как куклу. А как заговорю, визжите: «Ой, она ещё и говорящая!»
Все рассмеялись.
Наталья, молча, наблюдала за мной. Её тревожный взгляд преследовал меня. Я встала из-за стола, обняла её за шею и поцеловала в щеку.
– Матушка, я прошу тебя и всех остальных считать, будто я всё это время воспитывалась за границей, в чужой стране. Учить то меня учили, да только не всегда тому, что нужно знать русской девушке.
– А ты очень умная стала?
– спросил серьезный крепкий мальчишка, лет восьми.
– Местами, - буркнула я.
– Как это «местами»?
– Ну, например, в этом кусочке головы я умная, - сложив пальцы крабиком, показала я на часть головы, - здесь у меня хранится умение читать, считать и писать. Вот в этих местах, - я потыкала пальцем по разным участкам головы,- я даже немного мудрая, а по остальным местам и дури хватает.
Дети смеялись, взрослые тоже улыбались.
– Я благодарю вас всех, а особенно матушку, за ваши молитвы. Вы на самом деле вымолили у Бога разумную жизнь для своей Аннушки.
Господь открыл мне много тайн, но то, что получено свыше, не может заменить простых знаний о жизни, которые всем известны с детства. Например: надо кушать, чтобы знать вкус и названия блюд, нужно носить платья и одежду, чтобы знать, как называются части одежды. Потому вам придется учить меня очень простым вещам, хотя я и не глупая и грамоту знаю и многое другое.
Господь любит вас, раз он услышал ваши молитвы.
Они слушали, напряжённо ловя взглядами каждое движение моих губ. А последняя фраза про любовь Господа, которую я произнесла машинально, не придавая ей особого значения, вызвала целый шквал от вздохов облегчения, до радостных слёз.
А ведь они, и правда, всё молились за больную девочку своей госпожи, - дошло до меня!.....\\\\\\
После ужина Наталья проводила меня в мою комнату.
Кровать тут была широкая, на коротких ножках, как лежанка. Несмотря на то, что на ней была взбитая пышная перина со множеством подушек и одеял, на неё не трудно было взобраться маленькому ребёнку.
Игрушки в комнате были, но лежали на верхних полках шкафа, а деревянная лошадка-качалка вообще была задвинута за спинку кровати. Понятно,
– Даша будет у тебя горничной, - указала она на девушку с растрёпанной короткой для этого века косицей, - она и раньше смотрела за тобой. Сейчас-то ей полегче станет.
Женщина присела на кушетку у кровати и растерянно разглаживала на коленях складки платья. Я притулилась рядышком, пристроив затылок ей на грудь, взяла её ладошки и прижала к своим щекам.
– Как хорошо, что у меня есть... мама. Как я соскучилась по этому ощущению, не представляешь. Как холодно душе без мамы...- по щекам покатились слёзы.
Моя мама отринула меня от своего сердца ради общих с отчимом детей. Забытое чувство тоски по материнской любви захватило худенькое тельце двенадцатилетней девочки. Как будто я вновь в своём неприкаянном детстве, и вновь девочка-школьница идёт поздним вечером по трассе, опоздав на школьный автобус, и в голос ревёт, заглушаемая проезжающими фурами, кричит ветру: «За что они меня так?!»
Уже взрослой девушкой, я писала стихи матери, какие пишут только возлюбленным:
...Я лечу к тебе против ветра.
Нежеланная, но лечу!
Прильну к окошку,
Прижму ладошку,
Спрошу: тепло ли тебе? Светло?
А утром ты встанешь
И первой увидишь:
Дыханьем моим отогрето стекло...
– Мама, мне плохо без тебя!
– выдохнуло у меня прямо из души.
– Девочка моя, доченька!
– сорвалась Наталья и прижала к себе, - я здесь, я с тобой! Прости мне моё неверие. Я всегда была рядом с тобой и буду рядом всегда!
Я горько рассмеялась сквозь рыдания и закашлялась.
Она вытирала большим кружевным платком мои слёзы, потом обхватила им мой нос: сморкай. Это тоже меня насмешило. Разревелась, дура старая! И, правда, как ребёнок. Возможно, что детская психика этого тела так реагирует на напряжение последних дней.
– А как ты спасла нас от Владыки-то, помнишь?
– отвлекая меня от переживаний, радостно заговорила она, - А то сейчас нас уже к постригу бы готовили, всё бы на церковь отобрали... А ты - молодец, какая! Я бы так не сумела с архиепископом и священниками говорить. Так расстроилась, что слова сказать не могла. Аж, в глазах потемнело. Думаю: ладно - я, а девочку-то Господь для чего исцелил? Для умирания в монастыре? И чем это лучше болезни? Тогда уж оставил бы, как прежде - без ума. Душа хотя бы чистой была, чище, чем в монастыре, уж точно!
– А я как поняла, сколько ты трудилась и молилась за меня... Как подумала - это она ради меня от своей жизни, от своего счастья отказалась... Так разозлилась на него! Вот, думаю, нашёл дворянке, вдове погибшего офицера достойную награду: вместе с нищими и калеками монастырский кусок хлеба, да постную кашу выглядывать?
– Ну, что ты доченька, какой кусок?
– перекрестилась Наталья, -Нет, нет... Владыка о благе церкви, конечно радеет! Но он же понимает, что я дворянка, да и не бедная. Увидев, как за эти годы я сумела имения в порядке содержать, меня бы сделали настоятельницей монастыря.