Игра на двоих

Bizzarria

Прим в ужасе закрывает лицо руками, стремясь подавить крик и бежит ко мне.

— Прости… — никогда не слышала столько вины в одном слове.

Лишь мельком взглянув на рану, залитую свежей кровью, девочка вскрикивает и бросается к шкафу с аптечкой. Опустившись передо мной на колени, она достает заживляющую мазь, но я на секунду останавливаю ее.

— Умница.

Девочка поднимает на меня непонимающий взгляд и долго смотрит в глаза, пытаясь найти ответ. Наверное, я кажусь ей сумасшедшей. Пусть. Я лишь усмехаюсь: ко мне возвращается мое прежнее, странное равнодушно-раздраженное настроение.

— Я

сама могу о себе позаботиться, — сухо отвечаю я в ответ на ее попытки помочь.

Но Примроуз впервые за все время не слушается. Усадив меня прямо на пол, она проворно останавливает кровь, смазывает рану и накладывает стерильную повязку. Я с удивлением наблюдаю за ее ловкими движениями.

— Ты где-то училась оказывать первую помощь?

— Нет, меня научила мама. Я помогала ей ухаживать за больными и ранеными, — улыбается Прим.

Знаю эту улыбку — это воспоминания о доме и семье. У меня перехватывает дыхание. Это все, что у тебя осталось, малышка. Память.

— Может, закончим на сегодня? — нерешительно спрашивает девочка. — Рана серьезная, тебе нужно отдохнуть.

Ухмыляюсь: да уж, Хеймитч умеет натачивать ножи.

— Дело не во мне, — хмуро отвечаю я. — Ты не видишь в этом смысла, да? В нашей тренировке?

Прим долго и пристально смотрит на меня, прежде чем ответить.

— Не я одна.

— Это не так, — вслух я возражаю, но мысленно признаю ее правоту.

Как малодушно с моей стороны.

Прим встает, относит аптечку на место и возвращается ко мне, чтобы помочь подняться. Я бросаю на нее злой взгляд и упрямо отталкиваю протянутую руку. Чуть прихрамывая, добираюсь до скамейки и опускаюсь на узкую деревянную поверхность. Девочка садится рядом, взяв со стола недовязанный узел. Я смотрю на быстрые движения ее тонких пальцев и чувствую странную горечь где-то глубоко внутри. Мы молчим: каждая задумалась о своем.

Мы отказываемся от приглашения пообедать вместе с остальными трибутами или со своей командой: заказываем еду прямо в зал и перекусываем, растянувшись на полу. Разговариваем. Я задаю своей подопечной вопросы, что она будет делать на Арене, попав в беду. Примроуз не сразу, но отвечает, и тут же сбивает меня с толку: девочка думает и действует совсем не так, как поступила бы я или любой другой нормальный человек, которого я знаю. И я снова начинаю злиться. Не потому что ее ответы неверны — нет, они неверны для меня, той, которая хочет выжить ценой жизни своих противников, —, но я успокаиваю проснувшееся было упрямство, напоминая себе, что это Прим. Я зла на нее просто за то, что своим поведением и образом мыслей она заставляет меня чувствовать вину за свои поступки, за всю свою жизнь, за всех убитых мной людей, за каждую каплю крови, пролитую моими руками. Рядом с ней я чувствую себя жалкой злобной старухой и это ощущение рождает мучительную, угольно-черную зависть. Нас разделяют три года и бесконечное количество лет, на которые я стала старше всех тех, в чьей жизни нет и никогда не было Голодных Игр.

В конце концов, собрав остатки сил и терпения, я тихо и твердо говорю:

— Завтра утром состоится демонстрация навыков перед Организаторами и спонсорами. Ты должна показать им все, на что способна. Мне плевать, как ты это сделаешь, но они должны запомнить тебя. Вспомни все, что произошло сегодня в этом зале. Все понятно?

— Да, — так же тихо отвечает Прим.

— Хорошо, — я подвожу

итог нашей тренировке и встаю, чтобы уйти. Часы показывают семь вечера: я и не заметила, как пролетел день. Отчего-то сегодня мое время тоже слишком спешило.

— Генриетта!

Я останавливаюсь у самой двери.

— Что?

— Ты обещала ответить на мой вопрос.

В каждом уголке темного зала слышится мой громкий смех.

— У тебя их слишком много малышка. На какой именно?

— За что ты так со мной?

Вздрагиваю. Я так надеялась, что она забудет о моем глупом обещании. Возвращаюсь в центр зала, наклоняюсь к сидящей девочке, осторожно беру ее за подбородок, заставляя смотреть мне в глаза и отвечаю:

— Я просто хочу, чтобы ты жила. Когда-нибудь ты поймешь.

Отпустив Прим, поворачиваюсь, чтобы снова попытаться уйти. Но…

— Генриетта!

— Что еще?

— Я уже поняла. Спасибо.

Ее слова ранят меня намного сильнее и больнее, чем это сделал мой собственный нож целую вечность назад. Не оборачивайся. Не стоит. Не надо.

Всегда прислушивайтесь к тому, что говорит ваш внутренний голос. Мой просил меня развернуться и уйти, но я не послушалась, о чем потом долго и мучительно жалела. Но это было много позже, в одной из моих следующих жизней. А сейчас …

Я оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с Примроуз и меня затягивает теплый омут глаз цвета молодого каштана. Она слишком добрая. И я бессильна перед ее добротой, точно так же, как перед своими чувствами к Хеймитчу, раз за разом заставляющими меня не глядя пересекать границы, которые я сама когда-то провела. Так и не сказав ни слова, опускаю голову, разворачиваюсь и стремительным шагом покидаю тренировочный зал, оставляя свою подопечную в одиночестве. Ей пора привыкать к этому неприятному чувству: умирать всегда одиноко.

========== Глава 34. Ангелам не место на земле ==========

— Тебе понадобятся силы, сегодня очень важный день. Ты должна что-нибудь съесть.

Я закатываю глаза: Эффи в своем репертуаре. Даже сама того не желая и действуя исключительно из самых добрых и светлых побуждений, она умудряется разволновать и так нервного трибута еще сильнее.

— Бряк, оставь ее в покое. Захочет — поест, у нас еще есть время.

Примроуз бросает на меня благодарный взгляд и тянется за высокой кружкой с горячим шоколадом. Я наливаю в стакан сок и поворачиваюсь к Питу и Хеймитчу.

— Что у вас нового? Как прошла тренировка?

Вчера вечером, вернувшись к себе, я заперла дверь и, приняв душ, заползла в постель. Я долго не могла уснуть, но не решалась позвать Хеймитча: не хотела, чтобы он видел меня в том полуобморочном состоянии, в котором я вернулась с тренировки. Он бы узнал обо всем, что произошло в том зале, по одному моему взгляду. После душа, расчесывая влажные волосы, я долго смотрела в глаза своему отражению, пытаясь увидеть, чего в этом взгляде больше — сожаления и раскаяния или безумия и злости. Укрывшись одеялом с головой, я слушала стучащий по крыше пентхауса дождь и представляла, как он смывает самые болезненные воспоминания о сегодняшнем дне. Ночь прошла спокойно, зато теперь Эбернети не переставая сверлит меня взглядом. Мы разговариваем на отвлеченные темы, обсуждая наши дальнейшие шаги и давая советы трибутам, как следует вести себя на демонстрации навыков.