Игра на двоих
Шрифт:
Хочется спать. Сквозь прикрытые веки наблюдаю, как мама Китнисс идет к двери.
— Миссис Эвердин…
— Да? Тебе что-нибудь нужно?
«Помоги мне избавиться от него.»
— Нет, ничего. Я просто хотела хотела сказать «спасибо».
Женщина задерживается на пороге, придерживая дверь рукой.
— Тебе следует благодарить совсем не меня.
— Больше некого.
— Я, наверное, не должна это говорить, но… Там, в приемной госпиталя, тебя нашли не врачи и даже не я.
— Кому еще
— Президенту Койн.
Не хочу обижать старшую Эвердин, но ее слова звучат, словно бред сумасшедшей. От удивления я приподнимаюсь и сажусь на постели, не сводя пристального взгляда с врача.
— Не знаю, как так получилось, — задумчиво продолжает лекарь, —, но после собрания она оказалась в госпитале даже раньше врачей и охраны. Когда мы вернулись, то увидели, что она сидит на полу, держа тебя на руках и пытаясь остановить кровь. Медсестры поспешили ей на помощь, а врачи бросились в лабораторию. Койн распорядилась, чтобы тебя поместили в отдельную палату, и сидела здесь почти все время, пока ты спала.
У меня не хватает слов для ответа, и я продолжаю молча внимать рассказу собеседницы.
— Она была в бешенстве, рвала и метала. Той же ночью без суда казнила главу Научного Отдела и начальника охраны в госпитале.
— Как?
— Их приставили к каменной стене и расстреляли.
— Ты была там? Присутствовала на казни?
— Да. Президент потребовала присутствия всего медперсонала. У твоей палаты в это время дежурил Рубака.
— А родители?
— Мне пришлось сказать им, что твоей жизни ничего не угрожает, но Койн приказала не пускать в палату никого, кроме нее самой и врачей.
— Я поняла. Еще какие-нибудь новости за время моей спячки?
Миссис Эвердин улыбается краешками губ:
— Вроде нет. Все остальное — как обычно.
Она уходит, а я снова откидываюсь на подушку и пытаюсь найти объяснение всем тем странностям, которые успели произойти за последние сутки. Теперь понятно, почему даже во сне я чувствовала, что не одна в комнате: здесь была Койн. Она же все это время спасала мне жизнь. Возможно, рискуя при этом своей. Зачем? Ради революции. Все ради неё. А расстрел ученого и охранника — только для поддержания порядка. Других ответов у меня нет.
Остаток дня провожу в одиночестве, не вставая с постели. По телу разливается свинцовая тяжесть, я чувствую себя до отвращения слабой. Изредка проваливаюсь в сон, но мне мешают кошмары: то я стою на сцене в зале Собраний и со стороны смотрю, как меня же ставят к кирпичной стене и расстреливают в упор, то сижу на усыпанном лепестками роз полу железной клетки в подземельях Капитолия, по правую руку от Сноу и наблюдаю за пытками. Пленные сменяют друг друга, но мне не видно их лиц, а изможденные тела скрывает белоснежная униформа. Даже голоса — и те звучат одинаково. Крики боли, стоны, мольбы о смерти наполняют клетку, словно яд хрустальный бокал. Я просыпаюсь молча, просто открыв глаза, и долго лежу на спине, уставившись невидящим, как у покойника, взглядом в потолок. Медсестра приносит ужин, но аппетита нет.
На следующий день просыпаюсь от тупой, тянущей боли внизу живота. Высовываю голову из-под подушки и моментально замечаю сидящую на стуле рядом с койкой миссис Эвердин. Женщина держит в руках шприц, кусочек ваты и жгут.
— Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит?
— Беспокоит, — я спускаю ноги на пол, сажусь напротив врача и протягиваю ей ладонь. — Сил почти нет.
— Ничего страшного, — ее успокаивающий тон действует ничуть не хуже снотворного. — Это пройдет, как только тебе перестанут давать лекарства и ты начнешь нормально питаться.
Жгут сдавливает предплечье, кожу пощипывает от спирта. Я смотрю в сосредоточенное лицо мамы Китнисс, пока она делает укол и набирает кровь.
— Сколько времени займет анализ?
— Несколько часов. Но я не вижу в нем необходимости: если бы ты заразилась, симптомы появились бы еще вчера. У подобных инфекций очень короткий инкубационный период.
Она быстро заканчивает и уходит, а я решаю немного размяться и медленно, пробуя силы, хожу по палате, от стены к стене. Ноги чуть дрожат, но зато так меньше чувствуется боль, которая уже начинает меня злить.
Результаты анализов мне приносит сама Президент. Миссис Эвердин нерешительно пропускает ее вперед, в палату. Я вопросительно смотрю на обеих.
— Ты здорова, — со слегка натянутой улыбкой произносит Койн.
— Меня настолько сильно не хватало в Штабе? — усмехаюсь, чувствуя, как хватка ледяной руки, что сжимала желудок, наконец слабеет, а тревога уходит.
Глава Тринадцатого не разделяет моего веселья и сразу переходит на деловой тон.
— Мы и так потеряли слишком много времени, солдат Роу. Пора приниматься за работу и готовить Китнисс и остальных к отведенным ролям.
— Госпожа Койн, вы позволите мне хотя бы переодеться в униформу? — язвлю я. — Боюсь, больничная сорочка не самый подходящий наряд ни для съемки агитроликов, ни для участия в общем собрании Штаба.
— Сейчас это не важно, — отмахивается она. — Вас еще не выписали, так что сегодняшнее заседание пройдет прямо здесь, в палате.
С этими словами она жестом просит врача оставить нас. Дверь отъезжает в сторону, впуская озадаченного Плутарха с Фалвией, смущенную Китнисс с Гейлом и Бити, невозмутимых Боггса и Рубаку, растерянного Финника, недовольную Эффи, — все со стульями в руках. Последняя сразу же бросается ко мне.
— Генриетта!
— Привет, Бряк, — я осторожно обнимаю ее в ответ. — Уже и не надеялась увидеть тебя в нашей команде.
Капитолийка — а, судя по внешнему виду, Эффи остается верна своему происхождению даже здесь, — прижимается щекой к моей щеке и еле слышно шепчет мне на ухо:
— Плутарх и остальные, конечно, обошлись со мной ужасно, но как только я услышала, что сказала Койн на том собрании о тебе и Китнисс, сразу бросила все и пришла в Штаб. Как она только могла так поступить с вами и с пленными?!