Игра на двоих

Bizzarria

Удивленная этими дифирамбами, я поднимаю голову, встречаюсь с пустым, ничего не выражающим взглядом карих глаз и теряю дар речи. Она жива. Юный трибут из Дистрикта-12, чье имя я вытащила из стеклянного шара. Та, кого мы считали трагически погибшей на Семьдесят Четвёртых Голодных Играх. Младшая сестра Китнисс. Примроуз Эвердин. Она жива.

— Прим! — Китнисс резко встаёт и делает шаг к девушке. — Прим! Это ты?

Она протягивает к ней руки, но осекается под ее равнодушным взглядом. Прим то ли не узнает сестру, то ли не хочет узнавать. А может, ей вообще нет дела до того, что происходит вокруг.

— Что ты с ней сделал?!

— Ничего, — разводит руками Сноу. — На самом деле, это

крайне занятная история. Загадка, которую не в силах разгадать ни я, ни капитолийские врачи. Если вы сядете на место, я, так уж и быть, поведаю вам ее. Пейте чай и не забывайте про печенье. Яда нет, сам проверял.

Я беру в руки чашку и покрепче обхватываю ее пальцами. Просто чтобы согреться: в комнате внезапно холодает. Он начинает говорить, а я все смотрю на Прим, не в силах отвести взгляд от этих кукольных глаз, остекленевших, как у мертвеца.

— Во время Игр девочка упала с дерева, сильно ударилась головой о корни и потеряла сознание. Организаторы посчитали ее мертвой, объявили о гибели трибута из Дистрикта-12 и отправили на Арену планолет, чтобы забрать тело. Но они ошиблись: от сильного удара девочка впала в кому, но не умерла. Она полностью утратила память, и я подумал, что для нее будет лучше остаться в Капитолии. Вы же знаете, я не расточителен. Я не захотел убивать Розу, хоть в Играх и не могло быть больше одного Победителя.

Судя по немому крику, застывшему на лице Китнисс, она не верит ни единому слову старика. И я тоже: уж слишком бессмысленным взглядом смотрит на нас стоящая напротив девушка. И дело вовсе не в потерянных воспоминаниях. Это уже не та Прим, которую все знали и любили. Я беру свои слова обратно: ее никак не назовешь живой. Она больше не человек. Ожившая кукла, физическая оболочка, покорная марионетка — называйте, как хотите. Не знаю — да и не хочу знать — как такое возможно, но они вытравили из нее душу, оставив тело покорно исполнять команды своего господина-кукловода.

— Не смей называть ее так! Она Прим, ясно?! Моя младшая сестра Примроуз Эвердин, — чеканя каждый слог, произносит Сойка.

— Как вам будет угодно, — вымученно улыбается Сноу и моментально заходится в приступе кашля. — Я только хочу сказать, что очень сожалею о вашей сестре. Роковая случайность привела к такой горькой утрате!

Это все обман. Притворство. Ложь. Но правды о том, что на самом деле случилось с Прим в Капитолии, старик нам, конечно, никогда не расскажет. Еще один подарок от Президента Сноу. Что еще найдем мы под рождественской елкой после его смерти?

А он продолжает, как ни в чем не бывало:

— Ничуть не меньше мне жаль вашу маму. Напрасная потеря! Игра была уже окончена. Только я приготовился поднять белый флаг, как ваши люди сбросили бомбы.

Последние слова на несколько мгновений отрезвляют Китнисс, заставив ее отвлечься от мыслей о Прим и вернуться к разговору.

— Но бомбы сбросили вы, — через силу говорит она. — Разве нет?

— Вы правда так считаете? — Сноу подается вперед, глядя Сойке в глаза. — Я, несомненно, способен убивать детей, но, повторюсь, я не расточителен. Я никогда не убивал без особой причины. А на то, чтобы убивать детей Капитолия, у меня уж точно не было никаких причин. Не могу не признать, что Койн сделала гениальный маневр. Одна мысль о том, что в ходе обороне я сбросил бомбы на наших же детей…

Он делает театральную паузу, желая усилить произведенный эффект, и продолжает:

— …отвратила от меня даже стражников. У меня не осталось союзников ни в Капитолии, ни во Дворце. Вы знали, что это дали в прямой эфир? Согласитесь, это весьма умно. Уверен, Койн совсем не хотела убивать вашу маму, но это война, а на войне случается всякое. Я проиграл. Я слишком поздно раскусил ее замысел. Она дала Капитолию и Дистриктам уничтожить друг друга, а затем захватила

власть с арсеналом Тринадцатого. Не сомневайтесь, теперь она метит на мое место. Боюсь, что она одурачила нас обоих.

— Я вам не верю.

— О, дорогая моя мисс Эвердин! Мы же договорились никогда друг другу не лгать, помните? Я свою обещание держу. Но если вам все же нужны доказательства, задайте тот же самый вопрос — «кто сбросил те бомбы?» — сидящей слева от вас девушке. Уверен, Президент Тринадцатого поделилась с ней своими далекоидущими планами.

Я мысленно разражаюсь ругательствами. Даже сейчас, когда для Сноу все кончено, он продолжает плести интриги. Я тоже ничего не знала! Я готова защищаться, но Китнисс не говорит мне ни слова. Раздавленная неожиданным и неприятным открытием, а также новым горем, все еще сжимая в руке розу, она уползает из кабинета, словно зверь, по-подлому раненный в спину. Старик смотрит ей вслед, после чего поворачивается ко мне. Предчувствуя, что разговор будет долгим, я поудобнее устраиваюсь в кресле: подбираю под себя ноги и откидываюсь на мягкую спину.

— Теперь вы, мисс Роу, — вкрадчиво шепчет мужчина.

— Эбернети, — поправляю я его.

— Что, простите? — он снова кашляет, и на платке остаются пятна крови.

— Мы с Хеймитчем поженились сразу после его возвращения из Капитолия. Я решила взять фамилию мужа.

Не знаю, зачем мне нужна эта ложь, но не могу удержаться.

— О! — удивленно вскидывает белые брови Сноу. — Поздравляю вас, Генриетта.

— Спасибо, не стоит. Ну, так о чем вы хотели поговорить со мной? Предупреждаю, меня сложно удивить.

Старик широко улыбается:

— Я очень постараюсь.

И, к моему ужасу, ему это удается. Наша беседа слегка затягивается. В какой-то момент я не выдерживаю, обрываю Сноу на полуслове, ставлю чашку с остывшим, так и не тронутым чаем обратно на поднос и ухожу, ни разу не оглянувшись ни на мужчину, ни на девушку. Хватит на сегодня откровений.

Накануне казни я беспокойно ворочаюсь в постели с боку на бок, пока не осознаю всю тщетность попыток заснуть этой ночью. Оставшиеся до рассвета часы я просто лежу на спине, сверля невидящим взглядом потолок. Чуть только светает, раздается громкий стук в дверь. Эффи. «Пора вставать, сегодня важный-преважный день!». Губы помимо воли трогает слабая улыбка. Хорошо, когда в условиях постоянных катаклизмов хоть что-то остается неизменным. Старые знакомые — Вения, Октавия и Флавий — робко заглядывают в комнату и говорят, что пора начинать подготовку. Стоящий за спинами ментор зевает и усталым жестом трет глаза. Его лицо осунулось, а кожа пожелтела. Эта ночь — да и все предыдущие, проведенные в Капитолии — была трудной не только для меня. Эффи обещает зайти чуть позже и проверить, как у нас дела, после чего уходит, стуча острыми каблучками. Пока Октавия наполняет глубокую ванную горячей водой и пеной, ее напарники устанавливают на столе зеркало и раскладывают инструменты. Работы у них как никогда много: стилисты и их помощники мертвы, и теперь им предстоит подготовить для камер нас всех — меня, Китнисс, Пита, Хеймитча, Джоанну и Бити — поэтому мы и начинаем так рано, на рассвете. Капитолийцы осматривают меня со всех сторон и негромко цокают языками, находя на моем теле очередной шрам. «Это еще что», — мысленно посмеиваюсь я. — «При виде сгоревшей почти дотла Сойки вы, ребята, наверное, впадете в истерику». Меня одевают в уже знакомый черный защитный костюм, созданный Цинной. Помощникам стилиста пришлось над ним немного поработать: больше испытаний, чем мне, пришлось перенести только моей одежде. Флавий делает неброский макияж и не может сдержать укоризненного вздоха, когда дело доходит до прически. В итоге, Вения слегка взлохмачивает короткие пряди сзади, фиксирует их гелем, и выпрямляет отросшую челку, закрывая один глаз. Я выгляжу так, будто снова отправляюсь на войну.