Игра по-крупному
Шрифт:
Я далек от мысли пуститься в изложение подробностей собственной непутевой биографии; далек. Тут, скорее, другое. Мне надоело прятаться за своими героями, и я решил выйти к Читателю напрямую -- поболтать немного, поразмышлять, посоветоваться -- как и в какой форме вести повествование дальше. Может, Читатель скажет: "Короче! Гони сюжет, а мы разберемся". А может, он милостиво разрешит: "Ладно, парень, оставайся. Только не болтай много".
Прошу прощения, Читатель! Прошу прощения.
Я уже вполне пришел в норму, попил крепкого чая, выкурил сигарету и готов вернуться к Игорю Фирсову, который, наверное, изматерил меня в своей теплице за долгое отсутствие. Ну, поехали. С Богом! Семь дней не срок, семь верст не расстояние. Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!..
6.
Фирсов
В "Книге о вкусной и здоровой пище", снаряженной эпиграфом из И. В. Сталина: "Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной жизни", -- в этой увесистой книге, с обильным гастрономическим тиснением на обложке и богатыми иллюстрациями сервировок по различным поводам, приводились рецепты 113 супов и бульонов, включая суп-пюре из консервированных крабов, суп из смородины или клюквы с манной кашей, но супа, которым, обжигаясь, насыщался Игорь, в ней не было. Канули в прошлое, ушли безвозвратно милые сердцам миллионов бульонные кубики -- плоские жестяные коробочки от них и поныне хранятся в каждом семействе, в них содержат сапожные гвоздики, припой с канифолью и иную хозяйственную мелочь, -- ушли, и на смену элегантным кубикам явились пакеты с супами, получившими прозванье бомжовских, от аббревиатуры "бомж" -- лицо без определенного места жительства. Кое-кто уверяет, что бомжовские супы и появились для удовлетворения этой нетребовательной к еде категории населения, заявившей о себе в полный голос в последние десятилетия. Но ничего не скажешь, удобно: высыпал содержимое пакета в воду, поставил на огонь, и через 20 минут густое горячее варево готово к употреблению.
Игорь имел обыкновение разнообразить рецептуру бомжовского супа парой свежих картофелин, нарезанных кубиками, а также кусочками колбасы, брошенными в кастрюлю за несколько минут до готовности.
Но сегодня колбаса отсутствовала, и рецептура оставалась близкой к ГОСТу. Репчатый лук, мелко иссеченный на доске, и молотый красный перец, пылинки которого багровели в супе, делали блюдо вполне аппетитным; вполне.
Что касается питания вообще, тут Фирсов не был привередой. Нет, любил, конечно, любил поесть вкусно и смачно, но в молодые бесшабашные годы, да и позднее привык к контрастам и не огорчался им: вечером -- цыплята табака, шашлыки по-карски, маринованная минога (в пречудном ресторане Дома архитектора, напротив юношеского гнезда Владимира Владимировича Набокова), утром -- рубль восемьдесят в кармане и бутылка скисшего молока в холодильнике. В такие дни на свет божий извлекались банки с крупами, запасенными впрок, приносилось из кладовки ведро с солонушками, квашеная капуста, сдавалась посуда, покупалась картошка, хлеб, лук, чай и осада коварного безденежья выдерживалась с честью.
Запасам провианта Игорь придавал первостепенное значение -- очень скоро он убедился, что его холостяцкая комната неподалеку от метро притягивает к себе гостей самого разного толка и повадок, а собственная беспечность к деньгам и бесхитростное желание не оставаться перед кем бы то ни было в долгу ("Ничего, я добавлю, у меня есть еще десятка", "Мужики, вот последний рубль, дайте только пяточок на метро") частенько ввергают его в ситуацию кризисную и малосимпатичную. Пустые бутылки и вчерашние обещания компании немедля залатать пробоину в бюджете, выломанную совместными усилиями, не обладали поутру реальной возможностью накормить завтраком или переместить владельца комнаты в другой конец города. Сдача же двенадцати- и семнадцатикопеечных бутылок требовала времени и известной сноровки; сокурсники, а позднее сотрудники при встрече отводили глаза: "Старик, я с тобой потом рассчитаюсь. Сейчас у меня ноль. Сколько я тебе должен, ты там прикинь..."
В преддверии неизбежных при холостой жизни стенотрясений Игорь начинал продуктовые заготовления еще в августе. Солил грибы; если удавалось, то и мариновал десяток баночек. Что может быть лучше картошечки с грибами?.. Сушил на даче или дома, над газовой плитой, подберезовики и моховики -- немного перловки, картошки, и суп готов. Покупал несколько кочнов
Тяжелая кулинарная книга с эпиграфом генералиссимуса и красной шелковистой ленточкой закладки сослужила Игорю добрую службу: по ней он творил маринады и соления, в ней черпал вдохновение при изготовлении еженедельных обедов и ужинов. Соусы, приправы, подливки и добавления, придававшие блеск даже простоватой пшенной каше, Игорь любил. "Вот кому-то муж достанется, -- комплиментировала от плиты сорокалетняя соседка Галя.
– - Вам бы, Игорь, еще чуток образумиться, и я бы первая за вас дочку посватала. Зачем вам эти компании? Мой за ними, убирай... Не понимаю. Ведь вы такой чистюля, а они придут -- только насвинячат..."
– - Мы шумно себя вели?
– - смущенно интересовался Игорь.
– - Да нет, стены -- слава богу, я просто... Наблюдаю за вами не первый год.
– - Жениться надо, жениться, -- вставляла тетя Катя, сморщенная как сушеный гриб, но быстрая и речистая.
– - Третий десяток мужчине пошел, хозяйка нужна. Пропадете один-то...
Бывало, в стенку стучали с лестничной площадки чем-нибудь металлическим, и Игорь шел открывать. Входили тихо, безвестно для соседей, но, войдя и раздевшись, вольны были гомонить сколько угодно: тяжелая дверь с бронзовой ручкой, обитая с внешней стороны поролоном и кожей, а с внутренней -- забранная тонкими листами пенопласта и пластиком, закупоривала комнату, как отсек в подводной лодке. Тетя Катя с заколкой в руках исстоялась, бедная, под глухой этой дверью в надежде уловить хоть словечко во время самых громкоголосых дебатов; но тщетно: голоса слышны, а слов не разобрать. И стоять опасно -- не учуять шагов, приближающихся к двери, мечись как дура, делай вид, что шла мимо и обронила заколку, добро хоть дверь вовнутрь открывается, а то зашибли бы проказники вольным распахом, отлетела бы старушка пушинкой к стене коридора, пискнуть не успев.
Под кнопкой своего звонка Фирсов укрепил табличку с перстом, указывающим на стенку рядом с дверью: "Стучать здесь", и мелом нарисовал кружочек-мишень для точного нанесения прерывистых постукиваний.
Постукивали. Заходили. Сокурсники и сокурсницы, чуть подавленные великолепием комнаты и обстановки, пытались снимать обувь и несли поначалу какую-то околесицу, стараясь казаться умнее и богаче; разглядывая застекленные полки с книгами, суетливо бормотали что-то про Джойса и Апулея, тетушку-миллионершу в Магадане, выставки в Эрмитаже и альбомы Сальвадора Дали. Девушки забирались с ногами на прибалтийский диван, принимали красивые позы, курили: "А ты совсем один здесь живешь? Совсем-совсем один? Интересно..." и загадочно поглядывали на хозяина дивной комнаты -- молодого, перспективного, симпатичного. Он не ходит в заплатанных джинсах и не хлопает девчонок по заднице: "Танька, дай на пиво! Отдам натурой!" Костюм, галстук, корректен, вежливые поклоны, сильной рукой толкает институтскую дверь, пропуская дам. Молчалив и немного скрытен, но -- джентльмен!
Учась в институте, Фирсов жил, в общем-то, безнуждно -- могу подтвердить. Выезды на стройотрядовские шабашки -- демонтаж горного оборудования в старых воркутинских шахтах, коровники и свинарники в Сыктывкаре -- приносили тысячу-полторы за сезон. Фирсов купил стереопроигрыватель "Вега", телевизор, транзистор и обзавелся одеждой, приличествующей его представлению о деловом мужчине: два костюма со шлицами, дюжина рубашек, галстуки, джемпер, водолазка, финский плащ с погончиками, и демисезонное пальто-реглан в серый рубчик. Текущие расходы частично покрывались ночными халтурами на рыбном холодильнике, что в конце Шотландского проспекта, и на мясном -- у Московских ворот, за ветеринарным институтом. Платили и стипендию.