Игра теней
Шрифт:
«Это асфодель, цветок бога», — догадался он, хотя никак не мог вспомнить, имя какого бога связывают с этим цветком.
— Я красива? — спросила женщина.
Ее губы почти не шевелились, но голос был звонким и ясным.
— Да, — ответил он, ибо законы учтивости не предполагали иного ответа.
Впрочем, он не слишком грешил против истины — когда-то, без сомнений, женщина была красива. Возможно, вырвавшись из этого сонного царства, она сможет вновь обрести красоту.
— Ты очень любезен. Возьми мой цветок. — Она плотно сжала губы, словно пыталась сдержать дрожь. — Я давно не слышала таких, как ты. Здесь так одиноко.
Сердце его пронзила жалость,
— Мне очень жаль, но я не могу взять цветок, — мягко ответил он.
Лицо женщины мгновенно изменилось, сквозь человеческий облик проступил совсем другой — дикий, древний, злобный. Тело ее изогнулось, как узловатый древесный корень, пальцы костлявых рук превратились в устрашающие когти. Она несколько раз взмахнула руками, как машет крыльями рассерженная птица, издала короткий вопль, исполненный ярости и отчаяния, и растворилась в сумраке.
Растерянный и печальный, он пошел дальше.
На дальней городской окраине, среди мусорных куч и свалок, где оборванные грязные нищие грелись вокруг дымящих костров, он наконец увидел того, кого искал, чей силуэт разглядел с другого берега реки. Сейчас ему казалось, что с тех пор минуло много лет, а то и много жизней. Там был старик, погруженный в сон, подобно всем обитателям этого города. От старости его некогда сильные руки покрылись темными прожилками вен и узлами вспухших суставов, могучая спина согнулась, и теперь он напоминал нахохлившуюся птицу, которая пытается согреться на морозе. Феррас Вансен заметил, что сквозь тело старика просвечивает слабое пламя костра, словно он не плотнее туманной дымки.
— Отец! — пробормотал он и тут же осекся, охваченный внезапной неуверенностью. — Папа, — с запинкой произнес он почти забытое детское слово, — это и правда ты?
Старик взглянул на него, точнее, устремил слепые глаза в том направлении, откуда доносился голос. Его лицо не только пропускало свет — оно изменяло форму, как масляное пятно на поверхности воды.
— Я никто. Откуда я могу тебя знать?
— Ты Падар Вансен. Я твой сын Феррас.
Старик покачал головой.
— Нет, я Перинос Эйо, великая планета. После своей смерти я в течение четырех дней лежал в каменной гробнице, в окружении тьмы и далеких звезд. А потом проснулся и увидел свет, ослепительный свет… — Старик горестно вздохнул, из-под его сомкнутых век выползла слеза. — Но я вновь забыл все и теперь не знаю, где я, кто я такой…
— Ты умер в своей постели, папа. У меня не было возможности попрощаться с тобой. — Феррас Вансен почувствовал, что его глаза обжигают горючие слезы. Он не умел плакать и не знал, что это так больно. — Никакой каменной гробницы у тебя не было. В таких гробницах хоронят богачей, а мы жили бедно. Если бы я успел на похороны, я купил бы тебе деревянный гроб, но, увы, мне не удалось приехать. Тебя похоронили, завернув в погребальный саван. — Феррас Вансен виновато склонил голову. — Прости, папа. Я был далеко.
— Помоги мне. — Старик протянул руку. Прикосновение этой руки, холодной и влажной, было не более осязаемым, чем прикосновение тумана. — Помоги мне найти путь назад. Я должен узнать ответы на вопросы, и тогда я обрету покой.
— Я сделаю для тебя все.
Феррас Вансен говорил искренне. Отец своей непомерной требовательностью
«Но боги тоже погрузились в сон, — пронеслось у него в голове. — Кто сказал мне об этом?»
— Идем, — произнес он, обращаясь к призраку отца, становившемуся все прозрачнее. — Идем, я отведу тебя туда, где ты обретешь все, в чем нуждаешься.
Они вышли из города и оказались под сенью густого леса. Взобрались на холм, где росли увитые плющом березы, и спустились в долину, погруженную в мертвую тишину. Они перешли через реку цвета крови по камням, поднимавшимся из вод, как зубы чудовища. Они шли и шли, и блеклое свинцово-серое небо тускло сияло, и этот свет никогда не разгорался ярче.
Они шли долго, хотя в этом странном месте невозможно было судить о времени. Отец Вансена пел на ходу. С его губ срывались то непонятные ритуальные песнопения, то бесконечные унылые песни о разложении плоти и оскудении памяти. Сыну старик не сказал ни слова. Судя по всему, прошлая жизнь полностью стерлась из его сознания. Порой Вансену казалось, что он стал жертвой ужасного заблуждения и этот человек — совсем не его отец. Но в следующее мгновение какое-нибудь до боли знакомое выражение, мелькнувшее на прозрачном лице спутника, убеждало Вансена в том, что он не ошибся.
Они перешли еще четыре реки. По одной из них плыл лед, в другой вода бурлила и кипела, третья была полна неподвижных зеленых водорослей — они не шевелились, хотя течение неслось между этими причудливыми растениями. Последнюю реку невозможно было разглядеть, ибо ее скрывал густой туман, висевший над глубокой расщелиной. До путников доносился шум потока, и Вансен сжал руку старика — точнее, призрачный сгусток в форме руки.
Наконец все направления слились воедино, каждый шаг в точности походил на предыдущий, каждая песня старика дословно повторяла предшествующую. Тени подступали к путникам все ближе, их жуткие очертания нагоняли ужас. Но стоило Вансену громко произнести собственное имя и имя своего спутника, как тени растворялись в сумраке. Вскоре они появлялись снова, но их очертания уже не были так ужасны. Они приветливо предлагали то, в чем нуждались усталые путники, — вкусную еду и мягкие постели. Однако Вансен, помня о предостережении, решительно отказывался, и видения опять исчезали.
Они брели, пока не добрались до края широкой пустоши, где вздымали клубы пыли стремительные ветры. Здесь им пришлось замедлить шаг, ибо ветер дул им прямо в лицо, лишая последних сил. Старик часто останавливался, и Вансену приходилось тащить его волоком по густой серой пыли. Однажды, когда завеса туч скрыла тусклый свет неба и путники оказались в полном мраке, старик опустился на землю и распростерся ничком, не в состоянии подняться. Он все еще пел таинственную песню о белых браслетах и изменчивых, словно дым, сердцах. Феррас Вансен в отчаянии склонился над отцом. Он знал, что может уйти, а старик не увидит и даже не заметит этого. Но он не мог так поступить. Он поднял отца и взвалил себе на спину. К его великому изумлению, тело Падара Вансена, прозрачное и неосязаемое, оказалось тяжелым как камень. Феррас вынужден был то и дело останавливаться и переводить дух.