Игра трех королей
Шрифт:
– Да, я и забыл, что ты у нас из этих, жалостливых, – сочувственно вздохнул Беккер и неспешно двинулся по коридору, вытирая тем же цветастым платком и вспотевший лоб. Запах крови становился всё более душным, а директор, казалось, лишь задышал ещё чаще и глубже, наслаждаясь этим: – ЕВПОЛ 8 – это ещё не всё, Шаттен, уж поверь. Тебе никогда не перепрыгнуть в высший эшелон, если будешь продолжать подтирать чёрные зады. Что толку, что ты и другие ребята тратили в этом сраном Афгане лучшие годы и здоровье, пытаясь научить обезьян не стрелять друг друга? Слышал, что они уже опять играют в войнушку? Жди новой волны беженцев, Шаттен. Помяни моё слово, снова крайними останемся мы. И это нам опять зачёркивать их ублюдские фамилии в отчётах про изнасилование несовершеннолетних.
8
ЕВПОЛ (EUPOL)
«Не из жалостливых. Из тех, мать твою, кто понимает, что разжигать вражду между нашими и вашими – значит уничтожить всю систему и весь порядок на корню», – с такой мыслью Рик тихо скрипнул зубами, послушно шагая за тучной фигурой Беккера пружинистой походкой, слегка выдающей напряжение.
Хотелось уже не просто пнуть по заду, а отделать его так, чтобы беспардонный осёл мычал на весь штаб полиции. Слышать, как о четырёх, на его взгляд, самых правильных годах жизни говорила с таким пренебрежением какая-то успешно подлизавшая верхам власти мразь, невыносимо. Беккер не заслуживал своей должности. Один его небрежный внешний вид вызывал у Рика, воспитанного во всех немецких традициях образцовости в каждой детали, тошноту. Да, к нашествию иммигрантов можно относиться по-разному, но пытаться сохранить мир – то, на что он положил большую часть своей жизни, за что отдал жизнь его собственный отец и что всегда было и будет наивысшим приоритетом: мир там, в Афганистане, когда учил молодую полицию хрупкой страны защищать своих граждан; мир здесь, дома, не делая разницы между тем, какой национальности, веры и благосостояния жертва и преступник. Потому что плевать на личность. Контроль и закон равны для всех. Когда на улицах становится небезопасно, когда может внезапно исчезнуть несчастная повариха из полюбившейся шаурмичной – это хаос. То, что Рик презирал всей душой. Его бесило, когда хотя бы одна деталь была не на своём месте. Пусть даже это женщина, всегда знавшая, что он любит двойной сырный соус.
Что-то надо было ответить, но говорить выходило с трудом. Единственное, с чем Рику крупно не повезло пять лет назад, когда был комиссован по ранению из ЕВПОЛ, – что в кресле директора криминальной полиции сидел Беккер. Настолько убеждённый расист, что можно и не расследовать ни одного дела, потому как в любом из них будет виноват сириец, ливиец или пакистанец. Видеть творящийся беспредел после нескольких лет мирного соседства с пуштунами для Рика стало пыткой почище осколка под лопаткой и никотинового пластыря вместо сигареты. Несправедливость. Сломанные весы равенства перед законом. Это жгло кислотой самое нутро, всю его суть.
– Директор, я чисто по своему делу, мне особо некогда болтать, – как можно более сухо и серьёзно отозвался Рик спустя бесконечно тяжёлую паузу. – У нас трое пропавших, про которых хоть кто-то заявил, и все они одиночки. Из чего можно сделать вывод, что это могут быть не единственные жертвы. Просто о них некому рассказать полиции. Ситуация может обостриться, не мне вам объяснять политические интересы бургомистра Вайса в этом вопросе, – попытался он воззвать к суровому рационализму.
Беккер грузно вздохнул и остановился у самых дверей в шумный общий офис, заставленный маленькими столами стажёров и низших офицеров. Скучающе посмотрев на Рика, он закатил глаза и недовольно пробубнил:
– Что ты хочешь от меня? Чтобы я пошёл сам прочёсывать гадюшники Санкт-Паули?
– Я прошу сделать запрос в охранную полицию. Мне нужен хотя бы десяток людей в форме на улицы, хоть какой-то внешний контроль, чтобы избежать новых случаев…
– Десяток?! – возмущённо фыркнул Беккер, краснея на глазах. – Ты в своём уме, Шаттен?! Да это патрульные просят у нас помощи на завтра, а мы тебе не сраный Давидваче 9 , чтобы сидеть и сутками напролёт караулить местных чернозадых шлюх!
9
Давидваче (нем. Davidwache) – пятнадцатый комиссариат полиции Гамбурга, обслуживающий район красных фонарей вокруг улицы Репербан.
– Директор…
– Я всё сказал! – отрезал Беккер, не слушая попытки доказать необходимость срочных мер по повышению безопасности района. – Шёл бы ты с глаз моих, Шаттен. И не будь уже лягушкой 10 , чёрт тебя дери, займись делом! Настоящим делом, а не сбежавшими
Догонять урода точно было выше достоинства Рика и всех возможностей даже самой тренированной выдержки. Внутри бурлила злость, отвратный запах пота и крови от директора ещё стоял в носу, вызывая острое желание блевануть. Четыре года в бесконечной жаре песков и вони тонули перед отвращением к Беккеру: казалось, проще заночевать на свалке с крысами, будет не настолько мерзко. Мечтая о капле прохлады и свежести, Рик вышел из коридора и, огибая столики и таскающих стопки документов стажёров, понёсся в сторону уборной. Рассеянно кивнул по дороге пожелавшему доброго утра полицеймайстеру среднего звена, имени которого не помнил. Он не дружил с коллегами. По правде говоря, дружба вообще сильно обесценилась после возвращения из Афгана. Всё мирное копошение родного Гамбурга казалось игрой в песочнице по сравнению с тем, что творилось там. А люди, случайно оказывавшиеся в близком кругу, ощущали себя неуютно, когда до них доходило, что из настоящих эмоций у Рика осталась лишь редко просыпающаяся злость. Даже сестра Вики свела общение к дежурным звонкам, не узнавая брата «до» и «после».
10
«Не будь лягушкой» (нем. Sei kein Frosch) – выражение, равное по значению русскому «не валяй дурака».
Рик сам не заметил, что, ещё открывая дверь в туалет, непроизвольно достал из кармана брюк затёртые чётки с короткой растрёпанной кисточкой на конце. Склонился над одной из раковин, тяжело дыша и перебирая пальцами левой руки нефритовые бусины. Нечасто его кто-то мог настолько вывести из себя, чтобы захотелось покрепче сжать свой талисман.
Никакой силы и обхвата рук не хватает, чтобы заткнуть рану на раскуроченном животе. Пульсация. Кровь упрямо сочится, да что там, разуй глаза – в ладони сейчас выпадут внутренности, которые будешь собирать по камням. До сознания не доходит, что контроль безвозвратно утерян, что он не властен над тем, как из этого тела уходит жизнь с каждым толчком пульса под пальцами. Взгляд. Извинение. И протянутые ему маленькой окровавленной рукой нефритовые чётки как благодарность за пустую попытку.
Отполированные зелёные бусины стали для Рика постоянным напоминанием, до чего может довести хаос и как важно поддерживать порядок в системе. Вес чёток в руке помогал собраться и вспомнить, кто он и зачем ещё коптит это небо, пока другие зарыты в песок. Немецкая выдержка: никогда не позволяя себе сломаться, пусть даже для этого нужно закрыть лишние эмоции на замок. Вдох-выдох, бережно положив чётки возле раковины и включив ледяную воду. Плеснув себе в лицо, Рик поднял голову и поймал свой успокаивающийся взгляд в зеркале. Порядок. Он справится сам, всегда справлялся, иначе не позволил бы себе носить погоны. Нужно составить план, ещё разок поговорить с Омером, хозяином шаурмичной. Какого чёрта тот соврал, что его повариха ходила к гадалке, если Лора её не узнала? Врёт ушлый турок или та загадочная фрау с ненормально сильными ногами, из-за пинка которой весь вечер ныло колено?
От мыслей о деле заметно полегчало, и Рик, наконец-то, смог услышать за шумом воды в кране, как в ближайшей кабинке кто-то копошился. Быстро и неловко спрятал чётки обратно в карман брюк: лишние вопросы ни к чему, особенно когда тот же Беккер считал его чересчур «жалостливым» к иммигрантам. Увы, это не жалость, а отрыжка от съеденного и пережитого. Но если надо будет нацепить на кого-то наручники, то не будет никакой разницы, турок это, немец или хрен пойми кто с кричаще карими коричными глазами и немецкой фамилией из числа самых заезженных. Выбранная наугад? Всё же Лора далеко не такая простая овечка, какой пыталась прикинуться. Чутьё полицая было отменным ещё до горячих точек, а уж после интуиции он начал доверять целиком.
Звуки из кабинки стали специфичней и чётче. Рик выключил воду. Нет, это уже не спутать: характерное влажное прихлюпывание, будто… Быть не может. Но когда темп ускорился, а финишем стал приглушённый стон, сомнений не осталось. И дрочить прямо в штабе полиции мог только один человек, тут не нужны ни дедуктивные способности, ни гадания. Ни один немец не позволит себе такого, так что…
– Михель, тебе говорили, что ты оборзел? Дома передёрнуть негде? – усмехнулся Рик, попутно срывая бумажное полотенце со стены и вытирая мокрое лицо. Маска нормальности снова плотно прилегла к нему, как вторая кожа, которую уже и не чувствовал. Когда собеседник не видит естественной реакции на раздражители, он становится подозрительным, а Рик научился быть «своим». Иногда он и сам не разбирал, где его настоящие чувства, а где представление для окружающих.