Игра в игру
Шрифт:
Под тяжелым взглядом секретарши они покинули офис, двинулись в уютный дорогой ресторанчик, заказали привычную еду. Эдуард расписывал какой-то новый десерт, уговаривал Машу попробовать, и она снова думала: замечательно, что он переключается, не нудит по поводу свадьбы, не лезет с нравоучениями.
– Так кто твой избранник? – быстро спросил отец, будто собирался покончить с разговорами на новую для них обоих тему до того, как принесут салаты. – Сокурсник? Преподаватель? Или… Неужели заведующие кафедрами все еще женятся на студентках?
– Человек со стороны, – улыбнулась Маша. – Никакого отношения к медицине не имеет. Папа, он актер. Игнат Смирнов. Звучит?
Эдуард, как обычно, без задней мысли, просто потому, что знал –
– Не нарвись, доченька. Он предпочитает зрелых женщин. Бывают такие юноши, ищут вторую, пятую, десятую маму. Пусть проверит свои чувства к тебе.
– Вы знакомы? – удивилась Маша.
– С Игнатом Смирновым? Нет. В мою мастерскую наведываются гораздо более зрелые и знаменитые деятели искусств. Но этот артистический тип для меня не загадка.
Маша испытала облегчение. Меньше всего ей хотелось, чтобы отец разочаровал ее в женихе. А Эдуард, вероятно, решил сразу покончить со всеми возможными недоразумениями:
– Я надеюсь, ты не обидишься, если я не буду присутствовать на свадьбе в узком кругу в доме жениха? Не выношу обычных квартир и маленьких компаний, где тебя разглядывают, словно в микроскоп, и разговаривают как с глухонемым – жестами – и при этом орут в ухо. С Игнатом мы обязательно познакомимся на нейтральной территории после события. Вдруг ты еще передумаешь выходить за него, зачем отягощать ситуацию? Через пару дней я с тобой созвонюсь и приглашу вас с мамой в ресторан поужинать. Там обсудим технические детали.
– Я не обижусь, папа, – вполне искренне заверила его дочь, которая на что-то в этом роде и рассчитывала. Ей было бы неловко: господин Смирнов-старший точно не явится. И лощеный, вальяжный, наверняка облаченный в смокинг и бабочку Эдуард будет резко контрастировать со всеми. Лиза тоже умела принарядиться. Но эта неисправимая демократка решила одеться попроще, чтобы не смущать «милую уютную лахудру Оксану». – А вдруг мама заартачится, – опустила глаза Маша. – Ты же ее знаешь: «Мне надо писать, зарабатывать, по ресторанам мотаться некогда».
– Я ее знаю, – усмехнулся Эдуард, который в свою очередь рассчитывал на принципиальную установку бывшей жены не встречаться с ним, а при случайном столкновении побыстрее расставаться. Больше всего его страшило, что выбитая из колеи Лиза захочет обсудить с ним, сколько покупать выпивки и продуктов. – Значит, действуем как обычно. Я переведу на твой счет деньги, а ты убеждай маму. Ведь это твой праздник, и ты должна быть им довольна. И не экономь, там и на свадебное путешествие хватит.
– Спасибо, папа. – У Маши в горле запершило от благодарности.
Эдуард открыто и пристально взглянул на часы:
– Машенька, мне пора, я в цейтноте. Счет, пожалуйста. А ты обязательно съешь десерт.
– Да, да, удачи на презентации, пока.
Он вложил в молниеносно поданную официантом папочку купюры, чмокнул дочь в щеку и устремился к выходу. Но в дверях притормозил, обернулся и трогательно помахал рукой. Маша послала ему воздушный поцелуй. И в этот приятный миг ей неожиданно пришло в голову, что она так храбро вытрясала из отца деньги по своей вере в его задолженность ей и Лизе. Раз бросил, пусть платит. «Теперь мне этот щедрый человек ничего не должен. Расплатился, все, – подумала она. – Будет предлагать что-то на внуков, и я, как мама, стану отказываться. Какое горькое ощущение предела».
Еще три минуты она ковыряла ложкой хваленый Эдуардом десерт, потом вскочила и выбежала на улицу чуть не плача. «Дошло до утки на пятнадцатые сутки, – стучала в висках детская присказка. – Что папа имел в виду, советуя проверить чувства Игната? Он же недвусмысленно заявил: твой жених – из любителей зрелых женщин. Он счел необходимым меня предостеречь. Может, они все-таки знакомы? Какой ужас, какая
Эдуард Шелковников медленно шел к офисному зданию. Даже в студенчестве он не бегал после еды. Ни в какой презентации этот классный дизайнер не участвовал. Обманул – вполне допустимая самооборона против вооруженной только порывами и эгоизмом дочери. «Как просто решить Машины проблемы, – размышлял Эдуард. – Дать денег, договориться с портнихой, заплатить за тряпки. И дочка когда-нибудь своим детям со слезами расскажет, что выходила замуж в наряде, придуманном талантливым отцом. Решивши же проблемы, чувствуешь себя мужиком. Дебильная ситуация: раскошелившись – чувствуешь, потрахавшись – не чувствуешь, хоть партнерша и довольна. Что мне делать с двумя бабами, которым не нужны ни мои деньги, ни связи, ни тряпки? Даже штамп в паспорте и фамилия без надобности. Им меня подавай. А я, как выяснилось, уже не в состоянии разрываться. То есть именно разорваться пополам и могу – исчезла эластичность натуры. Кажется, совсем недавно сосуществовал и с тремя, и с четырьмя женщинами. Всего хватало – нежности, юмора, желания. Их глупость не раздражала, мелкие физические недостатки умиляли, требовательность смешила…»
Он кивнул мрачной секретарше и скрылся в кабинете. Удивленно взглянул на «тюльпан» с коньяком и блюдце с лимоном, пожал плечами – прикладываться расхотелось. Позвал по селектору:
– Лиля!
Девушка влетела – на лице грубо намалевана готовность к подвигам и самопожертвованию.
– Слушаю, Эдуард Павлович.
– Убери символы начала загула, – велел Шелковников.
Секретарша посмотрела на натюрморт зверем: отец нахалке дочке предлагал, а она наверняка закапризничала: дескать, коньяк пьют после еды – и в ресторане обедала с вином. Почему счастливы всегда недостойные? Почему Эдуард Павлович в свое время влюбился в маму Маши, а не Лили? Она молча взяла со стола посуду, выплыла за дверь и лихо попыталась закрыть ее ногой. Получилось, но не совсем, осталась небольшая щель, к которой, не осознавая, что делает, шагнул Эдуард. Девушка устроилась в своем кресле, понюхала содержимое бокала и отчетливо пробормотала:
– Ну, держите меня семеро.
Начальника позабавило такое знакомство с элитным коньяком. Судя по тону, Лиля пробовала всякую дрянь и аромат ее удивил и заинтересовал. Она еще раз опустила длинный вяловатый нос к хрустальной кромке, потом решительно обратилась к Абсолюту: «Господи, прими за лекарство». И залпом выпила красновато-коричневую жидкость. Отдышалась, взяла кружок лимона, шумно слизала с него кофе и сахар и жалобно продолжила доставать Небо:
– Господи, пусть Эдуард Павлович меня удочерит. Ты же всемогущий: устроить любое чудо – семечки. Тебе ничего не надо делать, только пожелать. А я всю жизнь буду соблюдать посты и молиться утром и вечером. Ты избавишь меня от зависти, даже ненависти к этой самой Машке, которая совершенно по-хамски обращается с родным папой. Боже, пожалуйста, я больше не могу выносить равнодушия этого шикарного умнейшего мужчины.