Игра в игру
Шрифт:
– Я тут робко начала описывать свои мытарства.
– Поздравляю. Отдать бумаге – лучший способ избавиться. Хотелось бы взглянуть. Сегодня я еще не утону в своей теме, пришли вечерком, что натворила после стольких лет перерыва. Электронный адрес знаешь?
«Так его роль не просто любовник, неожиданно переставший влиять на меня перед окончанием работы, но любовник грамотный, умеющий читать. И он из киношной среды. Эх, если бы моя история была про актрису и режиссера, а не про писательницу и издателя! Тогда и гадать не пришлось бы, почему Сергей очутился в ресторане торгового центра. Чтобы роман вышел достоверным. На что же фатум намекает? Я должна превратить героиню в сценаристку? Нет, нельзя, тогда герой автоматически станет продюсером, и вся моя изворотливость будет напрасной. Значит, надо предоставить Сергею главы вплоть до отъезда в клинику.
– Да. Но я ничего тебе не пошлю, если ты не найдешь десяти минут, чтобы к утру высказать свое мнение хотя бы по той же электронной почте.
– Найду. Я люблю тебя. Я хочу тебя.
– Трудись быстро и качественно, Ромео. Вдруг уложишься суток в семь?
– Постараюсь. Ты вообразить не можешь, как я буду стараться.
На том и простились. Он обещал стимулировать свою работоспособность мыслью о Лизе. Ее стимулятором явилось полнейшее безмыслие, нахлынувшее после всех телефонных бесед. В таком состоянии она могла писать не замечая времени. Ринулась к ноутбуку, сразу отправила Сергею нежное письмо с вложением и застучала по клавишам, будто просто в задумчивости барабанила пальцами по столу.
Маша вернулась домой часов в десять вечера. Мать не выскочила, по своему обыкновению, в прихожую, не чмокнула в щеку, не затормошила, расспрашивая, как дела, и тут же умоляя сначала спокойно переодеться, вымыть руки, а потом уж говорить. Девушка догадывалась, что это означает. На цыпочках она подкралась к двери в комнату Лизы, неслышно приоткрыта ее и улыбнулась: худая, с выпирающими через тонкую обтягивающую футболку косточками спина матери ходуном ходила. Звуковым сопровождением был тихий неудержимый хохот и медленное клацанье клавиш под одним не до предела ослабевшим пальцем. Дочь помнила, как в свои докомпьютерные времена Лиза, записывая что-нибудь смешное, зажимала ручку в кулак – пальцы ее не держали – и выводила нечитабельные каракули. Она не могла прекратить ни истерически веселиться вслух, ни писать. «А теперь это вот так происходит. Но главное не изменится никогда: завтра будет читать и хмуриться, не находя в тексте ничего забавного», – подумала Маша. И с добродушной предупредительностью оставила Лизу наслаждаться мгновением, понимая, что в истории ее одноклассницы Вересковой смешного очень мало.
Девушка не знала, хочет ли разговаривать с матерью, грустно ей или терпимо, стоит ли жевать бутерброд или обойтись чашкой холодного кофе. «Я ощущаю себя только дочерью писательницы и невестой актера, – думала она. – Но ведь я и еще кто-то». Разумная Маша поставила перед собой в жизни две основные цели. Не быть похожей на своих изъеденных молью творческих потуг родителей, которые на безжалостном свету реальности оказывались не цельными, а словно мелко дырявчатыми. И служить медицине, которая неизбежно приноровится заменять дефектные человеческие органы безупречными, выращенными из стволовых клеток эмбрионов. Ясно, что довести ее до потери личностных ориентиров могла только «волшебная сила искусства». В частности, съемочный процесс сериала. Игнат Смирнов в присутствии невесты, оробевшей от приказа выключить сотовый, не вздумать вставать и ходить, цокая каблуками, и вообще дышать реже, завелся. Он играл так, что партнеры обещали начистить ему морду за выпендреж. А неожиданно трезвый режиссер утомленно попросил «снизить градус и не пытаться тут звездить». Но парень впервые старался ради зрительницы, которая смотрела ему в душу.
– Ты, ты, ты… Прекрасный, вот. Я тебя люблю, – только и выдохнула она на улице через несколько часов.
– Сейчас ко мне. Мама уехала на дачу к подруге, раньше девяти не вернется, – хрипло сказал юноша.
Добрались быстро. Разговаривать не хотелось, ибо впечатления и ощущения были невыразимы, а все остальное мнилось пустяками, на которые не тратят слов. Машу хватило на одну фразу:
– Я почему-то не могу говорить.
Игнат кивнул. Его распирал избыток вдохновения, который никому не был нужен на площадке. А блистающие независтливым восхищением глаза невесты, не выпускавшей его руку из своей, заставляли безоглядно верить в себя. В эти минуты актер был всемогущим. Вера, подобно крыльям, выбивалась из него самого, проламывала стенки и крышу вагона метро, бетон тоннелей, землю, асфальт и затмевала все сущее. Он не заметил пути домой и возжаждал в экстазе пережить высокую трагедию из-за низкого преступления. Проще говоря, не соображая, почему
– Если ты умеешь так любить, мне повезло.
Глава 10
Я больше не пью. И я разочаровалась в актерстве. Злосчастная профессия, в которой приходится продавать талант, тот дар, о котором Христос говорил: «Бесплатно получили, бесплатно и отдавайте». Наверное, попытки заработать на дареном и караются столь жестоко. Да, некоторые удостаиваются славы. Но они избранные – их желания совпали с тем, что им предназначил Бог. Остальные должны либо годами стучать в запертую дверь и вдруг да получить удачу «по неотступности своей», либо погибнуть. Не хочу, как известная некогда актриса, твердить в интервью о том, что овации – ерунда по сравнению с ладом в семье, о своем приходе к Богу, исключившем притворство и суету из бытия. И на последний вопрос, мол, не снимаешься – твое дело, но покажись людям, которые тебя помнят, ответить: «Они помнят меня молодой, красивой и стройной. Старая, неухоженная и толстая я их разочарую»…
Из дневника Веры Вересковой
Миновало две недели. Лиза Шелковникова уже послала рукопись в издательство, за что удостоилась цветистой похвалы Ильи Борисовича Полянского. Сергей закончил то, ради чего временно отменял все радости жизни. Пора было выполнять данные друг другу обещания. Писательница легко убедила себя, что теперь близость со сценаристом – награда ей за труды. Она убрала из ванной зубную щетку Маши, из прихожей – ее тапочки, из гостиной – фотографии. Поставила ноутбук на журнальный столик и заперла на ключ двери своей и дочкиной комнат. Явился объект мистификации, выслушал байку о снятом на пару-тройку месяцев угле и разочарованно протянул:
– Жаль, безлико все, немо, глухо, слепо. Ничего от тебя, о тебе…
Раздался звонок. Уязвленная отсутствием у Сергея чутья на нее в ее же собственном доме и нелестной характеристикой обстановки Лиза впустила Игната Смирнова. Тот удачно не был занят в этот дневной час, вместе с невестой поджидал сценариста на скамейке во дворе и поднялся в квартиру почти следом за ним. Мужчины обменялись рукопожатиями, Лизу молодой актер раскованно чмокнул в щеку и безо всякого выражения, не давая превратить какое-нибудь слово в повод его задерживать, сказал:
– Привет, мама, я на минуту, в офисе дел по горло, хоть ночуй там, представления не имею, удастся ли в ближайшие дни вырваться. Вот то, что ты просила, нет, не оставляй гостя, я занесу в кухню.
Он потряс матерчатой сумкой, из которой вызывающе торчал длинный батон – Маша настояла для правдоподобия, и уверенно скрылся с глаз. Романистка вышла в прихожую, сценарист повлекся за ней, через десять секунд там же оказался мнимый сын, избавившийся от авоськи.
– Выпей с нами чаю, так редко видимся, – подала отчего-то дрожащий голос Лиза.
– Извини, никак. Но я позвоню вечером. Сергей, до свидания.
– Приятно было познакомиться, – отозвался тот, и они снова приложили ладонь к ладони.
– Пока, мама, – сказал Игнат и, смеясь, подставил щеку.
Лиза смущенно коснулась ее губами и подумала: «Молодец, мальчик. Весьма достоверный обмен поцелуями при встрече и расставании».
– Не гони как сумасшедший. Будь осторожен, – напутствовала она.
– «Будь здоров! Обязательно буду», – процитировал Высоцкого Игнат и взглянул на сорокапятилетнего Сергея, будто сделал ему одолжение.