Игра в исцеление
Шрифт:
На моем месте должна была быть ты
Я возвращаюсь в привычный мир, когда отец сжимает меня в объятиях. Мне становится неприятно, но я не в силах расцепить его руки. Он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь отчаянно хватает ртом воздух. Я уже не пытаюсь восстановить дыхание, ведь так или иначе мне уже не удастся убежать от боли и мысли о том, что вместо Кесси должна была умереть я.
– Да…Вэли…Вэлери…Она…да…Кесси умерла… – шепот отца смешивается с запахом алкоголя, и от этого мне становится так мерзко, как никогда раньше.
Меня охватывает новое чувство, быстро смещающее печаль и отчаяние. Будто внутренний монстр, растущий во мне с самой аварии, под оглушительные аплодисменты и восклицания толпы выходит на сцену, начиная свое шоу. И наконец я теряю тонкую нить
Глава 13
– ТЫ! – голос срывается, но я даже не думаю понижать его. – Да как ты смеешь плакать о ней, когда сам…Что ты с собой сделал, во что ты превратился?
Попытки встать на ноги приводят к головокружению и темноте в глазах. Я опираюсь на стену, а уже через секунду вижу пустые пивные бутылки на нашем журнальном столике, что еще больше усиливает мой гнев. Я злюсь на отца, который так и сидит на полу, смотря на меня опустошенным взглядом, явно чувствует свою вину. Я вижу, что ему по-прежнему так же плохо, как и мне, но уже не в силах остановится.
– Вэлери, прошу… – отец делает последние попытки загладить конфликт, из-за чего кровь в моих жилах вскипает еще больше.
– Не надо, папа! – я подхожу к нему ближе, немного пошатываясь. – Не надо, черт возьми, МЕНЯ УСПОКАИВАТЬ! Как ты мог скрывать все это время? КАК?! Весь наш гребанный Стогвурд считает меня сумасшедшей! Ты об этом думал?
Пожалуй, за всю мою недолгую жизнь это был первый раз, когда я так прямо и остро выражала свою агрессию в сторону отца. Я и сама, как и он, не любила конфликты, но сейчас, вспоминая все те взгляды, смотрящие на меня то с отвращением, то с боязнью, я начинаю понимать то, что еще утром казалось мне бредом. Ко мне вдруг резко пришло понимание не только смерти сестры, но и моей. Конечно, я не сумасшедшая, как это было бы удобно всем, чтобы думать, будто я мертва и сейчас где-нибудь в аду переживаю неприятные моменты жизни. Я умерла не телом, а душой. Просто смотрела на жизнь через призму старых воспоминаний, даже не думая опускаться в омут реальности. Я была подобна марионетке, которой управляют по своему желанию. И самое омерзительное в этом то, что все мое последние окружение за два месяца (отец, мисс Одли, да и миссис Хенс) знали о моей недееспособности и молчали. Вот так легко.
– Вэли, послушай… – отец сделал паузу, заранее опасаясь, что я его перебью. Но, несмотря на взрывающуюся злость, я сделала усилие над собой и решила дослушать его. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и я хотел…правда хотел. Но доктор Уоллосон сказал…и мисс Одли…они…
– И ты так просто им поверил? – не в силах больше стоять на месте, я начинаю плестись по комнате.
– Я думал, что так будет лучше для тебя, – голос папы возвращает привычную интонацию, он глубоко вздыхает и вытирает рукавом слезы.
Я не могу выносить это наигранное спокойствие. Каждый день, на протяжении почти двух месяцев, он, как на маскарад, надевал маску и встречал с ней меня. Этот абсурд не покидает мои мысли и, если бы однажды хоть кто-нибудь заикнулся о такой психотерапии, я бы посоветовала ему обратиться в местную психиатрическую клинику. В ту самую, где сейчас находится моя мама…Может, там и мое место?
– Ты… – договорить я не успела, так как случайно, по-прежнему видя мир затуманенным, задела тот самый столик с пустыми бутылками. Боли я не почувствовала, хотя удар, судя по звякнувшему стеклу, был сильным.
И тут до меня наконец дошло: больше всего я злилась не потому, что отец скрывал от меня правду насчет последних событий нашей жизни, а потому, что он сам, вместо того, чтобы осознать ситуацию и хоть как-то постараться найти выход из нее, заглушал боль алкоголем. Он пил, а я смотрела на это каждый день, не решаясь ничего сказать. Он закрывал глаза на то, что весь Стогвурд считает меня сумасшедшей, а я на то, что он алкоголик. И понимание этого, по сути, ничего не дает, кроме ставшей уже привычной боли и разрывающегося сердца. Отец потратил два месяца на то, чтобы уничтожить себя, забыв обо мне. А я… До сегодняшнего дня моей главной проблемой был поход в магазин, а теперь на меня свалилось все то, что мой родитель так отчаянно замкнул в себе. И это не могло не раздражать.
Это заставило выйти наружу гнев. С силой сжав кулаки, я резко повернулась к отцу, и начала говорить шепотом,
– Кесси…умерла. Мама…в психушке. А ты…ты здесь, сидишь и…бухаешь! И после всего этого ты еще смеешь говорить мне, что лучше для меня, а что нет?!
– Я виноват, – теперь его голос дрожал, привычная интонация исчезла, как утренний туман.
– О, ты не просто виноват! – звуки собственного охрипшего голоса с каждым словом слышались все отчетливее. Я вновь отвернулась к столу и взяла первую попавшуюся бутылку, обнаружив, что она еще не пуста. Но было слишком поздно.
– Вэлери, давай не будем…вот так…я…
– Ты мне противен!
Бутылка в моих руках с треском разбивается о ближайшую стену, наполняя воздух приторным запахом. Осколки рассыпаются по всей гостиной, превращая ее в место преступления. Тонкая струйка жидкости стекает по бледно-голубым обоям.
Никто из нас не комментирует произошедшее. Отец, продолжая тяжело дышать, смотрит на отскочившее стекло возле своей ноги, будто пытаясь найти ответы в зыбкости нашего мира. Я же в тот момент ощутила себя той бутылкой, которую сама же и разбила. С ней во мне треснуло все то, что я так упорно пыталась склеить. Каждый осколок, казалось, рассказывает историю о смерти моей сестры. Хотелось с громким визгом растоптать это сомнительное напоминание, вычеркнуть из памяти пережитые моменты, забыть обо всем на свете…Но собственные силы с каждой секундой беспощадно покидали. Гнев, вылившийся так резко и так стремительно, ушел в самые потаенные уголки души, и бездна отчаяния вновь окутала меня своей кровавой пеленой. Казалось бы, слезы давно дошли пропасть, но было слишком наивно полагать, что тело закончит все вот так просто. Не замечая под ногами стекло или воду от собственных промокший вещей, я плавно, опираясь на стенку, прошла в комнату, которую когда-то в прошлой жизни делила с любимой сестрой. Папа пытался что-то сказать, вскочив с дивана, но мои отчетливые «не подходи» убили в нем последнюю надежду на диалог.
Стараясь не смотреть на левую часть комнаты, я, захлопнув за собой дверь, в абсолютном упадке сил рухнула на кровать, зарывшись лицом в теплую подушку. Больше всего на свете хотелось заснуть вот так, в такой позе, не раздеваясь. И пускай на утро все тело будет ныть от неудобной позы, а организм даст сбой после ночи в мокрых вещах. Хотелось быть как все, думая о банальных вещах и обязанностях. Просто быть человеком, плавно движущимся к смерти. Но вместо этого я так и не смогла сомкнуть глаз, наполненных горючими каплями. Я рыдала прямо в подушку, не заботясь о том, кто и как меня услышит. В голове с новой силой вспыхнула газетная статья, а затем, наполняя душу мраком, все то, что я так яро отрицала.
Я не помнила всего, но то, что жгучим следом отзывалось в моей памяти, уже не забуду никогда. Пустые крики, отчаянные голоса, Кесси, Кесси, Кесси… Все казалось мне таким реальным, что спустя миллионы падений и отрицаний я перестала осознавать себя. Я будто растворилась в песчинках того времени, которое теперь длилось целую вечность. И это, словно змеиный яд, с каждой секундой все глубже и глубже проникало под кожу, заставляя чувствовать невыносимую слабость вперемешку с безысходностью. Я знала наперед, что погрязну в собственных ощущениях настолько, что не смогу выбраться, но бороться уже не было сил. Да и был ли хоть малейший смысл в этом? Мой сестра, Кесси, она…мертва. И глупо, чертовски глупо это отрицать, так же, как и отрицать то, что моя мать где-то на окраине Стогвурда лежит в палате с белыми стенами и стеклянными глазами смотрит в потолок, ожидая разноцветных таблеток. И когда мой мир успел настолько рухнуть? В тот момент, когда наркоманка показала мне газету или намного раньше, когда мы, словно играя в догонялки с дьяволом, ехали в больницу, куда доставили еще дышащую Кесси. А может и раньше, когда мы вот так просто отпустили ее в другой город, прекрасно понимая, что она стремится не получить хорошее образование, а бежит от собственных демонов под кроватью. Кесси всегда была одинока, и ни один парень или подруга никогда не могли исправить этого. А эти дерьмовые видео, которые я записывала для нее, по сути, лишь напоминали ей о той атмосфере приторности и духоты, которую она старалась забыть. Какая же я идиотка! Будь у меня силы, я бы выбросила чертову камеру из окна, попутно ломая ее составляющие части.