Игра в любовь с форвардом
Шрифт:
— Спасибо, — говорит она. — Он просто… Боже, он, блядь, самый ужасный.
У меня миллион вопросов. Как она оказалась с этим придурком? И почему ей потребовалось так много времени, чтобы уйти от него? Как ему удается до сих пор так сильно влиять на ее? Я не верю, что она все еще любит его. Особенно после того, что он о ней сказал. Не хочу спрашивать, но такое чувство, что на нее давит какая-то тяжесть.
— Я надеюсь, мы достаточно сильно его припугнули, чтобы он больше тебя не беспокоил. — Я целую ее в затылок. — Но, если ты хочешь поговорить об этом —
Твай долго молчит, и, когда ее дыхание выравнивается, начинаю думать, что она заснула. Но затем она говорит тихим голосом.
— Я мало кому рассказывала о своих отношениях с Итаном. Надя и Руби знают, а мама знает достаточно подробностей, чтобы беспокоиться обо мне. Моего отца уже не было в живых, когда я с ним связалась, и он, вероятно, был единственным, к кому я прислушалась бы, — Ее сердце бешено колотится в груди, и я чувствую это всем телом. — Я была уязвима, и с таким парнем, как Итан, отец, вероятно, увидел бы, что я иду к нему как ягненок на заклание.
Я крепче обхватываю ее за талию.
— У меня есть психотерапевт, и она помогает, но даже после терапии мне трудно выразить это словами.
— Не торопись, — говорю я ей. — И только если ты сама этого хочешь.
Она поворачивается ко мне лицом. Мы лежим лицом к лицу, моя рука скользит по ее бедру. Прикусив нижнюю губу, она выдыхает и говорит:
— Поступление в колледж не было для меня само собой разумеющимся. Еще до того, как умер мой отец, мои родители сомневались, готова ли я к такой ответственности. У меня был довольно плохой послужной список из-за того, что я заводила не очень хороших друзей. По словам моего психотерапевта, меня привлекают «токсичные» люди.
Для эффекта она добавляет кавычки пальцами и закатывает глаза.
— Ты не первый подросток, который принимает глупые решения в старшей школе, детка.
— Это были не обычные подростковые драмы. Мои родители были бы в восторге, если бы я тайком убегала из дома и ходила на вечеринки. Они знали, как с этим бороться. Но депрессия и изоляция, — ее голубые глаза смотрят на меня, — причинение себе вреда. Это пугало их до чертиков.
Мысль о том, что ее боль была настолько сильной, что она причиняла себе вред… Мне просто хочется забрать у нее эту боль.
— Я понимаю, что они были потрясены.
— Но потом стало лучше. Мне помогли. Я перестала причинять себе вред. С головой ушла в спортивные занятия в школе и взяла себя в руки в учебе. Я поступила в Уиттмор, но, к сожалению, одна вредная привычка последовала за мной и в колледж. У меня просто был какой-то радар на «токсичных людей». — Она смотрит на меня своими блестящими глазами. — Знаешь, я встретила Итана в первый день, когда переехала в общежитие. Я хотела избавиться от своего прошлого и немного рискнуть. Оглядываясь назад, я понимаю, что была невероятно уязвима, переживая смерть отца и находясь в незнакомом месте. Итан, вероятно, понял это, как только
— Потому что он чертов хищник, — бормочу я.
— Я думала, что он был дерзким и сексуальным со всеми этими татуировками и пирсингом. Он не увлекался спортом или чем-то еще, что можно назвать мейнстримом. Он был полной противоположностью спортсменам, с которыми я проводила все свое время на стажировке.
— Ты имеешь в виду горячих, сексуальных, мускулистых парней, преданных своему телу и спорту?
Это вызывает у нее мимолетную улыбку и закатывание глаз, и напряжение в груди ослабевает.
— Самодовольные, дерзкие, эгоцентричные спортсмены, полные тестостерона. Да. — Ее рука ложится мне на живот, и я понимаю, что ей нравится мое тело, даже если это признание убивает ее. — Итан был задумчивым и боролся с приступами депрессии. Я чувствовала, что мы понимаем друг друга и, что я, возможно, смогу ему помочь. Вместо этого я довольно быстро привязалась к его личности. Все вращалось вокруг его настроения, его одобрения, его критики… соответствовать его стандартам стало одновременно и важно, и невозможно.
— Значит, он претенциозный мудак.
— По большей части, — смеется она.
Заправляю прядь волос ей за ухо.
— И ему нравилось заставлять тебя чувствовать себя дерьмом.
— Очевидно, что так. — Все ее тело напрягается. — Ему не нравилось, что я работаю в спортивном отделе, он называл это «банальным» и обсуждал со всеми свои теории о том, что университеты просто наживаются за счет студентов-спортсменов.
— В этом он не совсем неправ, — признаю я. Это одна из причин, по которой сильные игроки так рано выходят на драфт. Мы рискуем каждый раз, когда выходим на лед. Одна травма в колледже может положить конец карьере, еще до ее начала.
— Но, — продолжает она, — ситуация по-настоящему обострилась, когда по программе мне поручили стажироваться в хоккейной команде.
— Дай угадаю, он ненавидит нас больше всех?
— Угадал, — ухмыляется она. — Хоккей — это просто «санкционированная агрессия».
— Значит, если я надеру ему задницу, он изменит свое мнение? — Спрашиваю я, сожалея, что не сделал этого, когда у меня был шанс. — Потому что я могу пойти забрать Акселя и Рида, и мы с радостью проверим эту теорию.
Она качает головой.
— Это только подтвердило бы его убеждение, что вы просто кучка агрессивных пещерных людей.
— Я смогу с этим жить.
— Уверена, что сможешь. — Она вздыхает. — Я просто потеряла себя, когда встречалась с ним. Я думала, что то, что он мудак — это просто «честность», а то, как дерьмово он отзывался о моих волосах, одежде или фигуре, было просто его «искренностью». Руби ненавидела его, и я думала, что она просто пытается контролировать меня. Моя мама пыталась найти компромисс, потому что знала, что, если она выскажет свое неодобрение, я только начну копать глубже. — Она опускает глаза. — Итану не хватало быть просто контролирующим газлайтером. Все стало еще хуже, когда мы начали заниматься сексом.