Игра в жизнь. Часть 2: Играть, чтобы выигрывать

Ралько Василий

– Алло.

Я никогда не был так счастлив от звуков маминого голоса, как в этот раз. Мгновенно выдохнул, испытав по-настоящему физическое облегчение, и произнес в трубку:

– Алло, да, мама, привет! – я старался говорить спокойно, чтобы не смутить капитана, внимательно слушающего разговор и вглядывающегося в мое лицо.

– Костя, ты где? Я уже второй день не могу до тебя дозвониться. Ни до тебя, ни до Славы. С тобой всё нормально?

– Меня тут в армию забрали.

– Что?! Кто забрал? Ты где? Я приеду!

Я назвал ей номер воинской части в Иркутске, и в конце разговора, глядя во внимательные глаза капитана, судорожно произнес:

– Спаси меня отсюда!

Капитан

злобно скрипнул зубами и оборвал связь, нажав на кнопку. Конечно, мне досталось и от капитана, и от сержанта, и от старослужащих, которым капитан рассказал, как я умолял маму спасти его из армии. Меня били, оскорбляли, заставили отжиматься и чистить унитаз зубной щеткой. Но где-то в глубине души у меня маячила надежда на то, что мама что-то сделает для того, чтобы спасти меня, что этот ад когда-нибудь закончится.

И он действительно вскоре закончился. Через три дня мама прилетела. За это время я познал всю бессмысленность и беспощадность отечественной армии. Наша «служба» была полна тяжких физических нагрузок, которые убивали тело, но главное – глупости и бессмысленности, которые убивали мозг. К примеру, посреди казармы на полу была прочерчена линия, через которую нельзя было переступать, её нужно было обходить. Почему? Для чего? В чём смысл? Ответа не было, а особо любопытные удостаивались тумаков от сержанта. Нас заставляли выкапывать первые полдня огромную яму, а оставшиеся полдня закапывать её обратно. Всё это было нацелено только на одно – лишить воли, сделать так, чтобы мы не думали, не задавали вопросов и выполняли любой приказ. Наверное, на войне это полезно – мгновенно падать на землю, когда звучит команда: «Вспышка справа!» – и не оглядываться вокруг, спрашивая: «А что там случилось?» Но мы были не на войне, и вряд ли на ней когда-нибудь окажемся.

Бессмысленность происходящего угнетала, я не знал, что бы со мной стало, если бы в один прекрасный день в казарму не зашел капитан Сидоргин. Он выкрикнул мою фамилию и сказал: «С вещами на выход!» Вначале я даже не понял, что произошло. Видимо, я так привык к происходящей бессмыслице, что по инерции подчинился, собрал вещи и пошел за капитаном. Он проводил меня в кабинет, дверь раскрылась, и я увидел маму. Она выглядела совсем не как обычно. Сейчас она была похожа не на веселую, всегда изящно одетую и общительную даму, а на настоящего бойца: скромная одежда, смелый, властный и сосредоточенный взгляд, лицо, не выражающее никаких эмоций. Такой я её ещё не видел.

При взгляде на меня на мамином лице всё же проявилась вся гамма эмоций, но я увидел, как мама усилием воли сдержала себя и просто велела мне сесть рядом. Дальше последовал её разговор с капитаном. Я не знал, с кем она договаривалась и сколько это стоило, но догадывался, что сил, денег и связей понадобилось много. Она потом рассказала, что вышла на каких-то знакомых в Минобороны, через которых удалось быстро решить вопрос. Анжела организовала так, что у меня в медицинской карточке оказалось какое-то психическое отклонение, которое не позволяет служить в армии. Меня требовалось срочно отправить на какое-то новое обследование в Москву. И распоряжение об этом поступило непосредственно в часть к капитану. Но тот не спешил сдаваться:

– Поймите, к сожалению, я никак не могу сделать то, о чём Вы говорите, – объяснял капитан, постукивая ручкой по столу.

– Почему же не можете? – мама смотрела на него непроницаемым взглядом. В её голосе чувствовался металл. – Вот здесь все необходимые документы. Вам же позвонили из Москвы сегодня.

– Анжела Викторовна, я всё понимаю, но у нас здесь свой порядок, который должен быть соблюден. С документами у Вас всё хорошо, приказ

из Москвы поступил. Но всё должно делаться по процедуре. Мы в течение недели специальным армейским эшелоном отправим Вашего сына в Москву, там его разместят в части и затем отправят на лечение. Я не могу просто так отдать его Вам. Тут же нужно всё оформить документально, со справками. А у меня времени на это нет. Вы представляете, за скольких солдат я отвечаю? И это с нашей минимальной офицерской зарплатой.

Мама продолжала разговор и в какой-то момент сменила тон с жесткого и властного на мягкий и понимающий:

– Александр Георгиевич, я понимаю, какая у Вас сложная работа, сколько на Вас ответственности и какое множество бумаг Вам нужно обработать. Я со своей стороны хотела бы облегчить Вашу работу, как-то помочь…

С этими словами она достала из сумки заранее заготовленный пухлый конверт и положила его на край стола, продолжая разговаривать. Я внимательно следил за лицом капитана: при виде конверта его глаза заблестели. Вдруг он повернул голову и посмотрел на меня, я стремительно опустил голову и вперился глазами в пол. Не хотелось смутить его, чтобы он передумал.

– Да, да. Рад, что Вы меня понимаете, Анжела Викторовна.

Я краем глаза увидел, как капитан взял конверт, протащил его через стол и бросил в открытый ящик.

– Что же. С документами всё будет в порядке, мы всё оформим, не волнуйтесь. Можете забирать сына. Только ему нужно будет кое-где расписаться.

После этих слов я беззвучно выдохнул. Казалось, целая гора свалилась с плеч; я почувствовал себя на пороге свободы. Но мне не хотелось спугнуть удачу, поэтому, оставаясь на территории части, я, молча, покорно и послушно делал всё, что мне говорили. Я расписывался, мне возвращали вещи. Оказалось, что мой мобильный телефон и деньги, которые были при мне в момент задержания, куда-то пропали. Капитан поднял целую бучу, пытаясь их разыскать и найти виновных, но мама поняла, что это может занять много времени, и сказала, что нам больше ничего не нужно.

Мы вышли за ворота части, и в один момент оба, не сговариваясь, просто бросились друг к другу в объятия и заплакали. Я плакал от счастья. Раньше я просто не мог представить, насколько счастливым можно чувствовать себя просто от того, что ты принадлежишь себе, а твое тело и твои мысли принадлежат только тебе. Мама тоже плакала, потому что так сильно переживала за меня и одновременно так долго держала себя в серьезном и безэмоциональном состоянии, что, наконец, не выдержала. Так мы и простояли некоторое время, обнимаясь и всхлипывая. Нас отвлекли крики и смех из-за забора части. Я посмотрел в ту сторону. Над забором торчало несколько голов моих сослуживцев, как старослужащих, так и тех, с кем меня забрали. Они смеялись и кричали, что я маменькин сынок, что меня спасла мамочка, и сопровождали всё обильным матом.

– Не слушай их, пошли, – мама приобняла меня, и так мы отправились в противоположную от части сторону.

Я не обижался и не смущался. В эти минуты я действительно чувствовал себя маленьким беззащитным мальчиком, который хочет укрыться в теплых, комфортных и безопасных материнских объятиях, спрятаться в них от жестокого мира. Первым делом мама завела меня в какое-то местное кафе, решив, что я ужасно голодный и меня нужно покормить. Пережитый стресс отбил аппетит, но я делал всё, что говорила мама. Во мне как будто бы исчезла вся обычная дерзость и желчность, желание поспорить и оставить за собой последнее слово. Я был покорен, как ягнёнок. Сначала мы просто молча сидели за столом, взявшись за руки и ожидая, когда нам принесут заказ. Но потом сознание прояснилось, и я вспомнил про Славу: