Игры марионеток
Шрифт:
Дневник теперь раскрыт почти на середине.
«11 ноября 1991 года
Просыпаться в чужом гостиничном номере — пытка, ниспосланная Всевышним всем блудницам, разменивающим на ворованное гостиничное счастье чистое золото своей любви
Я придумала эту фразу сходу — еще не проснувшись, как следует, но уже испугавшись шагов в коридоре и звяканья ключей.
Ощутив щекой тепло его плеча, и вдохнув
Красивая придумалась фраза.
И точная.
Наказание утреннее гостиничное, тем временем, только начинается.
Продолжение будет таким.
Через несколько минут он проснется, и спросонок сладко потянется ко мне.
Но потом проснется окончательно, увидит электронное табло часиков на тумбочке, и тогда, торопливо чмокнув в меня щеку, пробормочет что-нибудь дежурное.
И сразу же — рывком — в ванную.
Оттуда выйдет уже совсем другой человек. Гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, улыбающийся и увлеченный собственным галстуком.
Мы расстанемся в холле.
Нет, он не из тех, кто стыдливо прячет глаза и старается идти на полшага впереди или сзади.
Он, конечно же, предложит подбросить меня, куда надо. Но при этом, едва заметно скользнет глазами по часам на запястье.
И я откажусь.
На улице он задержит мою руку — в своей, чуть дольше, чем следовало бы.
По крайней мере, в публичном месте.
И стремительно скроется в недрах своей блестящей черной «Волги», со значком Верховного Совета на лобовом стекле и антенной правительственной связи на крыше.
На этом утреннее наказание закончится
Она пролистала еще несколько страниц.
«15 марта 1992
Безумное время.
Дикое напряжение, работа на износ, до полного отупения и абсолютного физического
изнеможения.
Взлеты и падения, радостный сердечный трепет и горестное опустошение души.
Работа шла неровно и нервно, нас постоянно дергали, и Главный документ складывался из каких-то сумбурных обрывков.
Все почему-то приходилось доделывать и переделывать в последнюю минуту, и сразу бежать показывать Г. и иже с ним.
Чаще всего снами теперь общается В.
Он,
По крайней мере, выслушивает всегда до конца, причем — даже те аргументы, которые ему не по нраву.
Правда, смотрит с ленинским прищуром.
Дескать, пой ласточка, пой. Все про тебя мне давно известно.
Ну и пусть.
Г. теперь часто бывает раздражен.
И каждый раз, не знаешь, на что нарвешься — начальственный холод или неожиданная ласка.
Было и то, и другое.
И мимолетные встречи тоже.
Хотя сейчас ему — вполне понятно — не до меня.
Д., похоже, охладевает к их дружбе, и этот холодок ощутимо веет в здешних коридорах.
В приемной у Г. значительно поубавилось народу, хотя все его полномочия — пока при нем.
Я попыталась заговорить на эту тему. В конце концов, он сам учил меня, что опасность лучше встречать во всеоружии, полностью отдавая отчет в том, что может случиться с тобой в самом худшем случае.
Вышло плохо.
Хуже не было никогда.
Он кричал на меня и топал ногами.
Впрочем, он часто кричит теперь.
Но иногда, все же берет мои руки — в свои, и ласкает тонкими прохладными пальцами.
За это я прощаю ему все остальное.»
«7 октября 1993.
Все кончилось. Все позади.
Мы победили, но радости нет.
И ничего нет.
Пусто в душе.
В душе моей гуляют холодные сквозняки, как в пустой, разоренной квартире, которую хозяева покидали в страшной спешке, оставив двери нараспашку.
Если бы это словосочетание — страшное, в своей потрясающей точности — не придумал Бунин, я бы написала сейчас, окаянные были дни.
Впрочем, я и так это написала.
Другое дело, что не стоит, наверное, слишком часто произносить их публично. Но ведь все время тащат куда-то выступать, а слов больше нет, и главное — сил нет.
Что говорить?
Ночью, едва вырвавшись из «Останкино» — там был такой ад! И понес же меня черт, в прямой эфир, за полчаса до штурма! — помчалась на Яму (, там, ораторствуя, едва не сорвала голос, а душа рвалась за Стенку (.