Игры мастера Ероши
Шрифт:
Ероши стало жалко себя. Он пошёл в кухню. Обычно готовит сам хозяин, но сейчас нужно приготовить завтрак паре постояльцев, которые остались на ночь. Но не оленя, тот на вечер, когда соберутся усталые путники и придётся ублажать их утробы. А может Омиши живёт в желудке, а не сердце?
Работник почистил картошку, но сколько не снимал кожуры не мог найти Омиши. Нигде его нет. Хорошо спрятался Скрытый и Неузнаваемый.
И в этих пучках салата и лука тоже нет Его. Ероши повернул голову к открытому окну, сквозь которые влетал лёгкий тёплый ветерок и струился воздух, сладкий как летний мёд. Если бы он был всесильным,
– Почему я обязан быть необструганной доской, которую каждый норовит вырезать по нужной ему форме? – подумал Ероши. – Почему я не могу быть самим собой? Разве не могу я быть просто деревом и стоять себе на поле, где растут высокие травы?
Так ведь, я уже в Пустых Землях! – понял с удивлением мужчина. – А ведь даже ещё не умер. Или уже умер, но не заметил этого, как в страшных сказках о блуждающих духах?
Онушу заглянула на кухню, быстро улыбнулась ему, подхватила подносы с едой и вышла за дверь, отнести завтрак путникам. Ероши посмотрел ей вслед и подумал:
Зачем ты хочешь сделать из меня ключ, если мне не суждено открыть этот замок?
Ероши начал резать овощи на обед. Туда-сюда оглянуться не успеешь, и пара-тройка путников постучится в дверь. Всегда так.
В сердце пусто. И жизнь пуста. Нож в руке Ероши замер. В его мыслях пронеслось нечто неявное, деликатное и лёгкое, как прикосновение ресницы к щеке. По спине пробежал прохладный холодок. Мужчина пожал плечами, высыпал в чугунок сельдерей и начал мыть длинные побеги зелёного лука. Положил на иззубренную доску, взял нож и продолжил размышления. Раньше он никогда так много не думал, и с непривычки разболелась голова. Слова тяжёлые и неповоротливые скрипели в черепной коробке.
Омиши всемогущий и всеведующий, значит, Он должен быть везде. Но как же так вышло, что Он может быть везде, кроме человеческого сердца, которое так жаждет его!
И новая волна холодной позёмки пробежала по телу работника. Он поёжился и подумал.
Жрецы говорят, что у нас есть свобода воли, но ведь я не выбирал такой жизни. Я не выбирал это тело, эту работу, этот трактир. Устроился как мог, не более того. Хорошо Омиши, который абсолютно свободен и может делать то, что хочет, а я не могу. Я словно… Ероши снова замер, подбирая слова. Ничего на ум не пришло, но он вспомнил, как на ярмарке видел кукол надетых на руку кукловода. Точно, - усмехнулся Ероши. – Вот кукловод свободен, а я нет. Если бы вдруг самому стать собственным кукловодом…
Ероши закончил резать лук и высыпал в чан. Подбросил дров в огонь. Вытер потный лоб грязным фартуком. Начал резать петрушку.
– То я бы… а что бы я сделал?
И Ероши снова замер, в этот день он стал ужасно рассеян. Он вдруг понял, что не знает, чем мог бы заниматься, если бы был свободен. Может Омиши тем и отличается от обычных людей, что всегда знает как поступать? Работник поёжился. При одной попытке думать о таком ещё сильнее начинает болеть голова. Что толку думать, он ведь не свободен, только… и тут вдруг в его голову залетела странная мысль.
Голову стянуло новой болью. Ероши поморщился. Почему его не благословил умом мудрый Пойот?
О чём он думал? Ах, да!
Но мысли тут же начали разбегаться в разные стороны, как цыплята при виде ястреба. Ероши застыл. Ему показалось необычайно важным додумать мысль до конца. О чём же он думал? Вроде бы о том, что Омиши никогда не покидает его сердце и управляет им как кукольник своей тряпичной куклой. А значит, нет выхода, и он обречён влачить это жалкое существование до конца дней своих. Потому что такова воля Омиши.
Его занесённый над петрушкой нож готов был опуститься, как вдруг Ероши воспротивился этому и нож остался занесённым. А боль схлынула прохладной приливной волной. И Ероши словно увидел себя со стороны, хотя находился по-прежнему в своём теле, но увидел это тело отдельно от того, что наблюдало сейчас за ним. Вот эта кукла! – подумал он про себя. По воле Всемогущего оно будет жить дальше в отчаянии, страхе и проклинать Омиши за трудности, и над проклятьями Омиши будет смеяться сам Омиши. Может сам, а может в своей шутливой ипостаси. А потом может ещё и накажет самого себя руками другой личины, зловещего Джумгал-Ала. А потом простит себя сладкими устами милосердного Аоши, любящего.
А если не подчиниться? – промелькнула шальная мысль. – Просто взять и не подчиниться. Сделать что-то другое. Например…
Его тело пронзила острая волна ужаса, и рука держащая нож задрожала.
Даже страшно подумать об этом. Оскорбление Омиши – противоречить Его воле. Но что если… просто подумать об этом… что если…
Но ничего не приходило в голову. Он слишком привык быть собой и теперь не мог понять, что значит быть другим. Это же невозможно. Но прохладно спокойная часть, которая появилась у него несколько мгновений назад, шептала холодными губами…
– Конечно можешь, Ероши. Ты можешь быть кем захочешь.
Солнце поднялось в зенит, и горячие волны вкатывались в окно. Ероши взмок, но при этом его сознание оставалось прохладным как влажная примочка на лоб во время затяжной температуры. Ослабляет жар и позволяет думать яснее.
И Ероши в один миг понял, что именно в данное мгновение у него есть выбор. Возможно, будут другие, но скорее всего оно уже никогда не повторится. Это уникальный момент, который сейчас пройдёт. Либо он продолжит резать петрушку и жить постылой, но привычной жизнью, либо сделает что-то другое. И тогда его жизнь повернётся навсегда.
Так вот что такое прозрение! – мелькнуло у него в голове. Но это мало походит на рассказы о прозрениях и прозревших, которые любят рассказывать жрецы в храмах. И те истории, которые с таким восторгом пересказывают обычные люди, в том числе в этом трактире. И он тоже слушал и тоже рассказывал. Но во всех историях, прозревший наоборот был человеком без Омиши в сердце и вот Всеблагой касался его и заблудший находил невыразимое наслаждение быть частью Омиши и выполнять волю Его, которую отныне видел столь же ясно, как Ероши видит сейчас блестящее лезвие кухонного ножа в своей руке.