Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)
Шрифт:
Обнаружил его в себе я неожиданно на "дне души". Где-то внутри груди на самом ее дне я почувствовал, что туда точно вписываются и меня греют стихотворные формы Дао-дэ-Цзина. Само же их содержание виделось универсальным не только для всех времен и народов но и для всех социальных слоев общества. Сейчас же я обнаружил в читальном зале весь "Дао-дэ-Цзин" в переводе Валерия Перелешина. То что было там показывало бледной пародией мое прежнее знакомство с ним. Я растворялся в строках и пропитывался ими насквозь. Я начал замечать, что моим соперникам при футбольной разминке перед тренировкой было трудней меня обыгрывать после моего чтения "Дао-дэ-Цзина". Моя уверенность в себе в этом случае была непробиваемой. Бессознательные чтения стали сознательными.
Когда я читал Лао-Цзы, передо мной вставал вопрос: "Как при отношении ко всему внешнему "Я
– Истина же сжиматься учит нас". Для меня это тем более было актуально, что опыт одного расширения у меня уже был. Более того:"Только там, где нет насыщенья жизнь получит толчок вперед". После слова "насыщенье" я подставлял слово "информацией". Требуемое от нас бумаготворчество при написании конспектов при моей уверенности в себе, что было не голой амбицией, казалось мне маразмом, которого я надеялся избежать. "Ну, несколько тезисных заметок,- делал я с собой компромиссы под нажимом преподавателей перед первым своим уроком по географии.- Ну, ладно, облеку их в таблицы". И тем не менее, прогуляв все свободное время, я явился на урок без единой помарки в тетради. Но что было самым печальным- упал духом, испугавшись проверки. Победителя в этом случае даже в случае словесной победы могло не быть. Нужно было подстраховаться.
– Нина Михайловна, я не готов,-печально сказал я ей. Но Нина Михайловна Меньшикова была своим человеком.
– Ты же знаешь?
– Да!
– Марш на урок и никаких "не могу".
Я влетел в класс. После моих слов "урок окончен, получившие оценку- ко мне на стол дневники" над классом поднялась теплая волна:"-У-у-у!"
– Умница!-вогнала меня в краску Нина Михайловна. И я чувствовал что так оно и есть. Рассказывая ребятам о климате в Казахстане, я рассказал им о трех обугленных солнцем девушках, которые, будучи в экспедиции и уйдя за бархан в туалет, не смогли найти дороги назад, о чем слышал, служа в армии. Рассказывал я им и об увиденном и услышанном в Алма-Ате. Эти рассказы весомо активизировали их уставшее от программы внимание. О конспектах мне сказала даже не Нина Михайловна, а их классный руководитель Светлана Васильевна мягко и с улыбкой сказав "все-таки". Человечность для меня была пряником, отказать которому я не мог.
С биологией было иначе. Мой первый конспект был признан лучшим учительницей школы, совмещавшей обязанности нашего методиста. Лучшим и по количеству и качеству информации. На незначительные отходы от классической формы она даже не обратила внимания, как и на отсутствие слов "а теперь, ребята, я перехожу к основной части урока", которые и стали краеугольным камнем наших дальнейших отношений. К моему великому сожалению, я не сказал их во время первого урока. Ее приказной тон отвернул меня от написания их дальнейшем, в результате чего все остальное, отходящее от формы, стало вопиющим безобразием, с которым необходимо стало бороться, начиная от вторжения в ход урока, кончая вызовом руководителя практикой. То что у большей частью окаменевших на ее уроках учеников научные термины стали обиходными после 4 моих, а полупустой журнал наполнился положительными оценками, она замечать не хотела. Снял напряженность конфликта мой вопрос -кто она?-Друг или враг? По биологии я получил тройку. Не обошлось и без курьеза. Чувствуя душой близость к людям и искренне желая им помочь, я не осознавал восприятие ими своих способностей, являющихся просто зрением и памятью. Внешне я уступаю своему возрасту лет на 5-6, когда и больше. А внутренне и подавно. Первый анализ урока
– Ты не видишь детей, треть не слышишь того, что говоришь, фраза ... не имеет смысла, говоря ..., ты хотел сказать ..., но сказал неправильно, растянул вступление, скомкал конец, забыл о дневниках. Моя оценка-твердая тройка.
Парень был солидным, моим ровесником. Одевался и держал он себя как кадровый учитель сельской школы. Я разбил его для него беспощадно. Методист, обрадованная тем, что ей не надо говорить, также как и моей серьезности, закончила мой анализ одним-двумя дополнениями. Все, посерьезнев, замолчали. В его глазах был страх. Засмеялся он при встрече со мной на улице после приветствия лишь через два года.
Душа требовала друга. Поклонницы у меня были. Но я искал безоглядности в отношениях. Звали ее Вика. Училась она на пятом курсе другого факультета. Что-то нежное и пацанячье сквозило из ее глаз.
– Я - петух, но миролюбивый,- сказала она мне в одну из наших первых прогулок.
Спорт продолжал оставаться моим Богом. Саша Гостев ушел из института и теперь работал на двух работах, одной из которых был физкультурный диспансер, где он выполнял обязанности сторожа. Там был небольшой физкультурный зал, но с зеркалами и тренажерами, куда Саша и предложил мне ходить заниматься. Куда я и повел Вику.
Ее реакция была молниеносной. Мячи она хватала, как-бы обрывая их полет. Я поражался и ее цепкости. "Худобу откормим",-думал я. Но это осталось лишь мечтой. В такой финал я отказался бы поверить в начале этих отношений, расскажи мне кто о нем. Мой статус парня требовал инициативы в отношениях. Я не отказывался от него. Но я надеялся и на внимание и с ее стороны. Рассказав ей в первый вечер о своих проблемах в отношениях с людьми, я обозначил проблему как непонимание людьми меня, подобное непониманию многими Рерихов в свое время.
Первый вечер прошел со смехом над ее цирковым дебютом. Был он и в другие вечера. Но уже не таким чистым, так как у меня накапливалась боль. После каждой встречи у меня было такое опустошение, что мне становилось плохо. "Что она делает?"-думал я. А она ничего особенного не делала. Она просто считала в свою пользу, пользуясь тем, что я счет блоков своей души, отданных ей, не вел. У меня и в мыслях не было этого делать. Я просто не был этому обучен. Я был обучен обратному. "В присутствии человека нельзя говорить о нем в третьем лице", -говорил мне отец. Воспринималось не только правило, но и ценность каждого человека и его имени не менее, чем его личность. Сам же отец не только учил нас открытым и честным отношениям. Он сам в годы застоя, спасая человеческие судьбы, отказывал прокурору области и обкому в закрытии дела, из-за чего поздними вечерами, возращаясь домой с работы, был вынужден держать пистолет в кармане, вытащенным из кобуры.
Вика же счетом увлеклась.
– Ты не знаешь жизни, ты не была ей бита.
Вика с любопытством наклоняла голову набок. Я, набравши в грудь воздуха, начинал опять что-нибудь рассказывать, что могло бы ей дать меня понять и повернуть лицом ко мне. У Вики глаза округлялись, тонконогая пацанка преображалась в девушку. А в один вечер, заканчивая речь, я увидел Богиню. Вокруг головы ореолом вспыхивали желтые и красные блестки. Я попытался ее поцеловать. Она не отталкивала, но и не отвечала. Она меня изучала.
– Потом, в другой раз,-сказала она.
Я сидел дома. За окном стояла темнота. Утром в газетах появлялись сводки об убийствах, грабежах и изнасилованиях. Их мог совершать и я. Мне почти не задавались вопросы где я был вчера, позавчера. Проходило три дня - звонить начинал только я.
– У меня сейчас собрание, -назначала она мне назавтра встречу, если ее папой не планировался огород. Я мог водить домой женщин. Она в меня верила? "Что тебе еще нужно, дура?-думал я. Я решил сблизить наши отношения. "Может быть в ней надо разбудить женщину?" Второе и последнее сближение наших губ вызвало ее подпрыгивание на моих коленях, от того, что я "только что" определил, что до нее у меня никого не было. Мои слова о том, что ей надо бы уже идти, так как ее мама ждет, было видно родили у нее дополнительную веру в меня, которой я и так уже был переполнен. Верх моей чаши терпения в скором времени заняла ее очередная проверка моего отношения к ней, чувствуя которое и проверяя как его, так и отношение к ее слабости, отжимаясь на брусьях, она стала виснуть на моей подстраховке, изображая усталость и класть ноги на мои руки, чтобы я поднимал их нужное количество раз.