Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)

Белов Михаил

– А у вас свое мнение есть?

Вскоре в разделе писем напечатали мою самую маленькую статью:"Что такое добро?"

Санитарить в апреле этого года я бросил: больница стала не нужна моей освобождающейся душе. Лето отдыха привело меня к желанию работать вновь. Подходящее место, о котором, можно было только мечтать, нашлось неподалеку -детский сад! "Каким я был болваном, когда пошел в психиатрию в прошлом году",- думал я, сравнивая чистоту воздуха в группе с постоянной дымкой в наркологическом отделении. Дети были хлореллой, продуцируя прану. Подозревая, что теоретический фундамент там подобен убеждениям моего куратора по биологии, хотя сам фундамент здесь не при чем, я готовился к миссионерству и здесь. Только без войны. "Хватит людей и себя гонять",-думал я. Комплекс неполноценности с выходом на люди у меня опять вырос, но пятилетнее его скрывание сделало последнее совершенным. Успокаивало и то, что доказать, что я не дурак я мог в любую минуту

демонстрацией своей эрудиции или просто молчанием. Избавиться же от комплекса, я, как ни бился, не мог. Стресс, перевернув мне всю нервную систему и создав очаг торможения, отключил и мышление, которым я до этого жил 20 лет, и привычные ощущения и просто самоощущение. Я бился, чтобы память светлых чувств сделать самими чувствами, но не мог, что и оставляло комплекс.

Эта зима меня познакомила со Светой. Внешне, как и внутри она была "без особых примет". Но,по-моему, отсутствие этой выпячиваемой индивидуальности является ей самой действительной, хотя скромность ей проявлялась только тогда когда она этого хотела. А хотела она это, понятно, довольно редко. Она всегда оставалась собой, в чем можно было не сомневаться. Она была моей самой сильной любовью.

Душой она была не менее привлекательна, чем внешне. Я поразился ее гостепреимству. Обо мне она могла знать только по своим суждениям, но она пригласила меня встречать Новый год в свою семью. Такое радушие меня ошеломило доверием и проявляемой силой. Она их не замечала. Она ими была сама. 92 год все равно мы встречали порознь. Я не стал дожидаться, ее прихода с мужем и друзьями с городской елки и, замаскировав свой презент под их дверью от случайных прохоих, пошел к Иннокентию В. Новогодние встречи у него были нашей традицией и идти к нему можно было без приглашения и предупреждения.

У него был и Виталий П.- наш одноклассник. Со своей семьей. Как всегда и мы пошли на елку. Закончился этот поход в милиции. Кеша с Виталием стали выяснять отношения с одним человеком, что породило тому необходимость вызвать милицию. К тому времени с их женами я уже подошел и посчитал неоходимым постараться оправдать их перед лейтенантом милиции, кем и был приглашен в машину. Сел в нее я, правда, после его обещания того, что нас привезут обратно и понимания, что он - порядочный человек. Привезли меня одного, так как потерпевший указал на Кешу и Виталия. Спросил его об этом дежурный старшина, правда, после того, как полез ко мне в карманы, а после моего непредоставления их для его пользования стал пытаться придушить меня моим же шарфом. Выручили меня как потерпевший, так и пришедший лейтенант, которому я с возмущением напомнил о его обещании. Я изо всех сил пытался остаться чистым и перед собой и перед следователем и перед Кешей. Получилось почти все. У Кеши осталась на меня обида только на то, что я предлагал следователю закурить. (Неделю перед Новым годом я позволял себе "вспомнить детство"). Ночью пришли Игорь и Лена Сатпремовы. Узнав о случившемся, Игорь поспешил к Кеше и Виталию на помощь. К утру ему удалось их вызволить оттуда.

– Разве не сам ты себе делаешь безнадегу?-спросил я Кешу, напоминая ему его отзыв о моей статье о добре, как об утопизме внутри безнадеги. Так же прямо ответить ему было нечем. До утра мы с Игорем разговаривали обо всем, но больше друг о друге и еще больше обо мне. Иногда к разговору подключалась и Лена.

– Ты живешь как фан, -говорил Игорь.- У тебя нет друзей. Ты замкнулся в себе как аскет и не хочешь замечать, что у тебя есть друзья, и что они хорошо к тебе относятся и готовы тебе всегда помочь.

Я не знал здесь что Игорю сказать. О моем стрессе Игорь мог не знать, а рассказать о нем меня удерживали и тот унизивший меня свист и его уязвившие меня слова сказанные однажды им в ответ на мою искренность:"Правда, может быть, благодаря Павитрину я стал сильнее"-"Конечно, благодаря Павитрину ты стал сильнее", сказанные им так, как будто я сам был безмозглым и беспомощным ребенком.

– Знаешь, почему основополагающим принципом одной китайской философии является правило "все+главное". В любом явлении есть главная причина появления этого явления. Всеми остальными же причинами является все остальное мироздание. Для человека же главное-душа. Общение-это обмен душами. Если в общении нет одной души, нет и того человека, нет и общения.

Он не понимал, что я конкретно имею в виду, и мое противопоставление себя ему и всем его бесило.

– Все, в общении с тобой я ухожу в себя, как улитка в раковину, -заявил он.

Со Светой отношения заходили в тупик. Я, не меряя своей души, потерял ее концы. Света, пораженная отсутствием у меня каких-либо стереотипов в поведении, продолжала усиленно очерчивать свои границы, причиняя мне боль своим неверием. Я же с верой в нее, терял свои силы. Не верить ей я не мог, также как и расположить ее лицом к себе также без комплексов.

Перед 23-февраля позвонил Игорь и предложил собраться на мальчишник.

– Мы придем с Вадимом?

– Давайте.

– Мы сейчас прочистим тебе

мозги за твое отношение к друзьям, - объявил он Вадиму. Раньше мы с Игорем были в этом единодушны, только сейчас я сам по себе.

– Я Оле говорю:"Мише Белову я все сделаю",-божился Павитрин. Его окружал какой-то желтый свет. Я ненавидел его и за тот элемент холености, который может сопутствовать этому свету. Разговор шел как-бы на одном дыхании. От личных отношений он перешел на Шри Ауробиндо.

– Шри Ауробиндо - это же гений. Хотя "гений", фу, слово какое-то не такое, -сказал Павитрин.

"Ты даже про Учителя не можешь сказать прямо, не закрываясь", -подумал я, имея в виду последние слова Павитрина. То умиление, с которым он произнес это имя, говорило о том, что Учитель дал ему уже много. При прощании я поразил их демонстрацией своей "интуиции". Остановившееся в 200 метрах такси, веры в которое у них не было, и к которому я побежал, всего за 10 рублей взяло Игоря. "Ну и чутье!"-сказал он после мне.

– Приходи,-сказал Павитрин.

– Я не буду обещать.

– Как Иисус.

С ним я никогда не успевал отреагировать сразу.Сейчас же еще имя Иисуса меня размягчило. Я шел домой в каких-то странных чувствах и переживаниях. Глаза горели как фары, высвечивая место для шага. На спину наваливалась какая-то тяжесть от общения с Павитриным. Дома, сидя, перед собой я увидел прозрачные горизонтальные полосы, широкие из которых. поглощали собой меньшие и исчезали.

– Павитрин ведет счет обманутому у моей простоты,-подумалось мне.

Тогда на воровство души я уже начинал обращать внимание.Только... Приходя домой от Павитрина я начинал чувствовать, что кашель, которым пользовался Павитрин при общении, делает что-то с моей душой. Во-первых, мне становилось очевидным, что этот кашель Павитрин использует не просто так. Не просто кашляет из-за простуды. Он вкладывает в него какой-то смысл. Иногда я слышал в кашле предупреждение в мой адрес, иногда равнодушие, иногда настороженность. Эти интонации несли собой какую-то условность, которой Павитрин пользовался в общении с другими людьми. Судя по его уверенности пользования кашлем - с другими людьми в этом у него было взаимопонимание. А я не мог ухватить эту азбуку общения. В общем ее смысл я уловил сразу, когда стал обращать внимание на кашель. Вспоминая кашель знакомых людей, которые им пользовались, я стал чувствовать, что он используется ими в определенных обстоятельствах, когда они от меня или людей слышат или чувствуют что-то, что исходит вместе с говоримыми словами. Но если по реакциям других людей я видел, что кашель в их адрес используется справедливо -как защита от неискренности, то смысла его использования в мой адрес я просто не видел. Я не менял ни тона, ни мыслей, ни отношения к человеку. Я не мог думать, и даже, если человек передо мной поворачивал говоримым наши отношения в обратную сторону, не меняя при этом ни своего тона, ни эмоций, я воспринимал любые его слова с радостью. С радостью человеку, уважая любое его мнение. Кашель же меня сек, заставляя содрогаться и испытывать чувство вины за то, что чувствовали от меня люди. Часто я просто обижался на человека за отталкивание, которое я слышал в его кашле. Но полностью понять и принять правильное отношение ко всему этому я не мог из-за комплекса неполноценности, который мне внушало мое правое полушарие. Раз люди кашляли, значит они имели на это право. Я старался уважать даже это. Иногда я слышал отталкивание меня людьми и без кашля или унижение в своих словах. В таких случаях, не зная как поступить, чтобы не остаться дураком, проявляющим на откровенный плевок в душу прежнее радушие, я иногда пользовался услугами кашля. Но брать его на вооружение я считал ниже своего достоинства, так же как и несовершенным оружием. Часто я чувствовал, что отталкивающие меня нотки у человека получаются не из-за его отношения ко мне, а из-за каких-то других причин. А мои попытки кашлем закрывать свою душу по прежнему оставляли ее в моих чувствах открытой. Я чувствовал, что весь мой духовный уклад иной, чем тот, который у кашляющих людей. Поэтому мне кашлять просто не имело смысла. Однако, я чувствовал, что движение информации вверху моего правого полушария напрямую связано с кашлем Павитрина. Что своим кашлем он раскрывает мою душу, спонтанно закрывающуюся от влияний жизни и берет из ее сердцевины, отдавая взамен далеко не то, что берет. Это ставило меня в затруднительное положение. Я считал ниже своего достоинства вытягивать из человека его душу, если он сам не хочет со мной ею поделиться. И несмотря на это я должен был продолжать принимать и относиться к нему как к человеку. Поставить ему на вид его действительное отношение ко мне не имело смысла, так он мне бы мог возразить, исчерпав тем самым мои претензии на словах. Чтобы не носить на него в душе обид, я должен был продолжать с ним общаться и ходить к нему в гости. Ходить, несмотря на то, что его я не уважал. Но ведь мое неуважение не означало, что он не человек. Тем более, он же не отъявленный подлец. Ведь все его оценки людей и распределения материальных благ в обществе были направлены к справедливости.