Иисус Неизвестный
Шрифт:
И дьявол сник.
Сорок мигов – сорок вечностей.
Снова Белый на белом камне сидит. Мертвый дух от Мертвого моря снова дышит в лицо. Шелестит можжевельник.
– Мешиа мешугге, мешугге Мешиа! Мессия безумный, безумный Мессия! Что Ты сделал, что отверг? Вспомни, Сын, слово Отца: «милости хочу, а не жертвы». Ты любишь без милости. Люди – слабые дети: верить без чуда не могут. Чем же виноваты слабые, что страшного дара Твоего не вмещают, – свободы? Истиной хочешь освободить людей, и поработишь их ложью; чудо отверг, и Сам будешь творить чудеса, и блажен кто не соблазнится о Тебе. Все соблазнятся. Надобно соблазну в мир прийти, но горе тому человеку, через которого приходит соблазн.
И возносит Его дьявол на весьма высокую гору. [410]
Снежного Ермона, первенца гор, как Ветхого деньми в несказанном величьи, седая глава, вершина вершин, Ардис, куда нисходили к дочерям человеческим Сыны Божий, Бен-Элогимы, падшие Ангелы. [411]
Вьются до самого неба, ослепительно-белые под солнцем, снежные вихри – Бен-Элогимы в сребровеющих ризах – пляшут, плачут, поют древнюю песнь Конца. Но только что увидели солнце свое – Сатану, пали к ногам его, и сделалась такая тишина, какая была до начала мира и будет после конца. Умерло все на земле и на небе: белая смерть – снег, синяя смерть – небо, огненная смерть – солнце.
410
Мт. 4, 8.
411
Enoch., VI, 6.
И увидел Иисус лицом к лицу —
подобного Сыну человеческому, облеченного в подир царей и священников, и по персям опоясанного поясом златым. Глава его и волосы белы, как белое руно, как снег; и очи его, как пламень огненный.
И ноги его подобны халколивану, как распаленные в печи, и голос его, как шум вод многих. [412]
И холоден пламень его, как смерть, и темное сверкание лица его, как солнце перед затмением. И сказал:
412
Откр. 1, 13–15.
– Если Ты отвергнешь дар мой последний, горе, горе, горе Тебе, Иисус! Будешь один навсегда. Всех обманешь, а Сам не будешь обманут никем. [413] Никто никогда Тебя не узнает; меня узнают, мне поклонятся. Я поделил мир, а не Ты.
И приблизил лицо к лицу Его и сказал:
– Брат мой, Сын человеческий! Я Тебя люблю, я Тебя никогда не покину; отойду до времени, и вновь вернусь. Я с Тобой и на крест взойду. «Проклят висящий на древе». Оба мы прокляты; оба мир должны искупить от проклятья, сказать Отцу о братьях наших, сынах человеческих: «их проклянешь, – и нас, их простишь, – и нас!»
413
Эти кощунственные слова влагают присциллиане-гностики в уста самому Господу: verbo illusi cuncta et non sum illusus in totum. – August., epist., 287, ad Ceretium, Opp. T. II, col. 644. – Henneke, II, 529.
И поставил дьявол Иисуса на вершину вершин, крайнюю точку пространств и времен; и разверз пустоту – бесконечность пространств – Полдень и Полночь, Восток и Запад; бесконечность времен – все, что было, есть и будет.
И
Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их; ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее.
И так, если падши поклонишься мне, то все будет Твое. [414]
414
Мт. 4, 9; Лк. 4, 5–7.
И приблизил сердце к сердцу Его, и сказал:
– Ты – Иисус, Сын человеческий; я – Христос, Сын Божий. Иисус, поклонись Христу. И сказал ему Иисус:
Отойди от Меня, сатана; ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи. [415] И окончив все искушение, дьявол отошел от Него до времени.
И се, Ангелы приступили и служили Ему. [416]
415
Мт. 4, 10; Лк. 4, 13; Мт. 4, 11.
416
Мк. 1, 13.
«Сколько ждали, искали, молились, и вот, только что нашли, – ушел!» – думал Симон Ионин, и тяжело вздыхал, всхлипывал, как маленькие дети, после плача.
Очень устал, вернувшись к ночи из ущелья Крита в Вифавару. Лег в шатре, но уснуть не мог: чуть глаза заведет, – вздрогнет, откроет глаза в темноте, и так лежит под низким, душным, верблюжьей шерсти, пологом. Слушает, как за полой шатра сонные верблюды жвачку жуют, лягушки в ивовых зарослях Иордана звенят усыпительно, где-то очень далеко, у стада, лает собака, и воет шакал в пустыне.
Третьи петухи еще не пели, как Симон встал, разбудил спавшего рядом с ним Андрея и сказал:
– Иду искать Иисуса.
– Что ты, Симон, где же ночью искать? – удивился тот.
– Все равно, иду. Не хочешь со мной, один пойду. Очень хотелось спать Андрею, но страшно было за брата. Встал и сказал:
– Пойдем.
Проснулся также Иоанн Заведеев, спавший о ними в шатре, и сказал:
– Пойду и я с вами.
Симон взял в мешок хлеба, часть печеной рыбы, глиняный сосуд с вином, и пошли.
Чуть светало, когда дошли до потока Крита у входа в ущелье. Спрошенный о дороге на Белую гору, пастух отсоветовал им трудный и опасный путь через ущелье, указал другой, обходный, по Иерихонской равнине, и дал им в проводники подпаска.
Мальчик довел их до полгоры и сказал:
– Прямо ступайте, теперь не собьетесь, до самого верха тропа доведет.
– А ты куда же?
– К дедушке. Овец пора на водопой.
– Пойдем с нами.
Мальчик покачал головой и сказал:
– Нет, не пойду.
И, помолчав, прибавил тихо:
– Боюсь.
– Чего же ты боишься?
– Его . Он там, на горе…
По тому, как он это сказал, все поняли, что «он» – дьявол. И вдруг побежал от них, как будто за ним уже гнался «он».
Розово-розово небо, и свежо, как лепесток только что расцветшей розы. Белая гора вся тоже порозовела, мертвая – вдруг ожила. И в розовом небе, как подвешенный на ниточке, огромный алмаз, солнечно-яркая, – тени, казалось бы, могла бы откидывать, – горела звезда Денницы.