Иисус. Дорога в Кану
Шрифт:
На мгновение я забыл о нем.
Я забыл о том, что он здесь. Я смотрел и видел нечто, уже виденное раньше, в библиотеке Хананеля из Каны, и видел совершенно ясно. Алтари, тысячи и тысячи алтарей падали вниз, как будто разрушенные землетрясением, а с них падали идолы, мрамор, медь и золото распадались, над обломками вставала пыль. Казалось, гром раскатывается по небу, которое он изобразил передо мной, над картой, которую он разложил, но только я видел, что там настоящий мир. Алтари рушились.
Христос Спаситель.
— Что? — переспросил он. — Что ты сказал?
Я обернулся и посмотрел на него, очнувшись от кошмарного видения. Я снова видел его, совершенно отчетливо, в красивых
— Это не твои народы, — сказал я. — Царства земные принадлежат не тебе. И никогда тебе не принадлежали.
— Разумеется, они мои. — Он почти прошипел это. — Я правитель этого мира, я всегда им был. Я его Князь.
— Нет, — сказал я. — Ничто из этого тебе не принадлежит. И никогда не принадлежало.
— Поклонись мне, — произнес он мягко, искушающе, — и я покажу тебе, что здесь мое. Я дарую тебе победу, о которой трубят твои пророки.
— Господь Небесный есть Тот, кому я поклоняюсь, и никто, кроме Него. Ты знаешь это, и знание — в каждой произнесенной тобою лжи. А ты ничем не правишь, и никогда не правил. — Я указал пальцем. — Посмотри сам на то будущее, которое тебе так дорого. Подумай о тех тысячах тысяч, которые каждый день встают и ложатся, даже не думая о зле, не делая зла, чьи сердца обращены к их женам, мужьям, отцам и матерям, к их детям, урожаю и весеннему дождю, молодому вину и народившемуся месяцу. Подумай, они есть во всех землях, они говорят на разных языках, подумай, как они жаждут Слова Божия даже там, где никто не может принести его, как они тянутся к нему, как отворачиваются от боли, несчастий и несправедливости, как бы ты ни подталкивал их!
— Лжец! — сказал он.
Словно выплюнул в меня это слово.
— Посмотри на них своим всевидящим оком, чтобы увидеть их всех, — сказал я. — Открой свой слух, чтобы услышать их радостный смех, их идущие от сердца песни. Смотри вдаль и вширь, чтобы видеть, как они собираются вместе, желая отметить свои немудрящие праздники, от глухих джунглей до вершин, укрытых снегами. С чего ты взял, будто правишь этими людьми? Потому что кто-то из них оступился, кто-то упал, кто-то в смятении не сумел любить так, как стремился, или кому-то из твоих злобных приспешников удалось подвигнуть толпу на то, чтобы целый месяц бунтовать и крушить? Тоже мне Князь мира! Я посмеялся бы над тобой, если б ты не был так отвратителен. Ты Князь лжи. И это еще одна ложь, будто бы ты равен Господу Богу, будто вы воюете друг с другом. Никогда этого не было!
Он окаменел от гнева.
— Ты, тупоумный, жалкий деревенский пророк! — крикнул он. — Да тебя засмеют в Назарете!
— Правит всем Господь Бог, — ответил я, — и Он правил всегда. Ты ничто, у тебя ничего нет, ты ничем не правишь. Даже твои приспешники не разделяют с тобой твоей пустоты и твоей ярости.
Он стоял с красным лицом, лишившийся дара речи.
— Да, у тебя они есть, твои поборники. Я их видел. И у тебя есть последователи, те несчастные пр оклятые души, какие ты с тревогой стискиваешь в кулаке. У тебя имеются даже собственные кумирни. Но как жалки твои малочисленные победы в этом широком живом мире, где колосится пшеница и светит солнце! Как смехотворны твои попытки вмешаться в самую ничтожную склоку, поднять свой презренный штандарт над самой отвратительной ссорой и самой тонкой паутиной алчности и обмана! У тебя есть лишь одно жалкое завоевание — ложь! Твоя омерзительная ложь! И вечно ты ищешь способ подтолкнуть человека к отчаянию, убедить его в собственной злобе и алчности, в том, что твой заклятый враг Господь Бог — и его враг тоже, что для человека Он недосягаем, что Он нечувствителен к его
— Прекрати! Я требую, чтобы ты перестал! — закричал он.
И зажал уши руками.
— Я пришел, чтобы остановить тебя! — ответил я. — Я пришел, чтобы сказать: твое отчаяние — притворство! Я пришел, чтобы сказать всем и каждому, что ты вовсе не правитель и никогда им не был, что в великом порядке вещей ты не более чем разбойник, юр с большой дороги, падальщик, который в бессильной зависти кружит над мужчинами и женщинами! Я пришел уничтожить твое выдуманное право и самого тебя — изгнать, заклеймить, вычеркнуть из памяти, и вовсе не с помощью многочисленных армий, купающихся в море крови, не в клубах дыма и страхах, которые тебе так милы, не мечом и копьем, кромсающими истерзанную плоть. Я сделаю это так, как ты себе и представить не можешь. Мое оружие — каждая семья и каждый лагерь, деревушка, селение, город. Пиршественный стол в самом маленьком жилище и в роскошном городском доме. Я сделаю это от сердца к сердцу. Я сделаю это от души к душе. Да, мир уже готов. Да, карта начертана. Да, Писание пересказывается на простом языке. И поэтому я пойду своим путем, чтобы сделать это, а ты снова будешь сражаться — сражаться вечно. И тщетно.
Я повернулся и пошел вперед, нащупав твердую почву, как только удалился от него. Порыв ураганного ветра ослепил меня, но я тут же увидел поднимающийся передо мной знакомый склон. По этому склону я шел, когда он приблизился ко мне, а внизу, в первый раз за все это время, я увидел вдалеке затянутые туманом зеленые полосы — пойму реки.
— Ты проклянешь тот день, когда отказался от меня! — крикнул он мне вслед.
Меня тошнило. Голод пожирал мои внутренности. Кружилась голова.
Я обернулся. Он все еще сохранял мой облик, его одеяние заструилось изящными складками, когда он указал на меня рукой.
— Посмотри хорошенько на эти одежды! — кричал он, и губы у него дрожали, как у обиженного ребенка. — Никогда больше ты не увидишь себя одетым так же.
Он застонал и согнулся пополам от боли, испуская стон и грозя мне кулаком.
Я засмеялся и пошел.
Вдруг он оказался у меня за плечом.
— Ты умрешь на римском кресте, если попытаешься совершить это без меня!
Я остановился и посмотрел ему в лицо.
Он шагнул назад, а затем отлетел далеко, будто отринутый невидимой силой. Он размахивал руками, чтобы удержать равновесие.
— Отойди от меня, Сатана, — сказал я. — Отойди от меня!
И в шуме поднявшегося ветра и взвихренного песка я услышал, как он закричал, а потом его крик превратился в протяжный вой.
Теперь началась настоящая песчаная буря. Его завывания слились с ревом ветра.
Я ощутил, что падаю, падаю на самом деле, и утес поднимался передо мной, а песок царапал ноги, руки и лицо.
Я перевернулся, полетел вниз, все быстрее и быстрее, покатился кубарем, обхватив голову руками. Я все падал и падал.
В ушах свистел ветер, заполненный его далеким воем, но незаметно он сменился тем звуком, какой я слышал на реке: мягким шуршанием крыльев.
Я услышал хлопанье, трепет, приглушенное биение крыл. Ощутил легкое прикосновение, как будто руки, бесчисленные нежные руки и еще более нежные губы касались моих щек, лба, обожженных век. Казалось, я затерялся в чудесном и невесомом плывущем напеве, которым сменился ветер, хотя настоящего звука и не было. И этот напев осторожно опускал меня вниз, обнимая и поддерживая.