Иисус. Дорога в Кану

Райс Энн

Никто, кажется, не знал этого Понтия Пилата, однако все его презирали.

Между тем слухи о побивании камнями распространились по окрестностям, и люди косились на нас, словно мы были той самой толпой из Назарета, во всяком случае, мои братья и племянники думали именно так, когда сверкали глазами в ответ. А заказчики спорили о цене раствора для кирпичей, которые я клал, или о густоте штукатурки, замешенной в ведре.

Конечно, люди были правы, когда тревожились по поводу Понтия Пилата. Он был новый человек,

он не знал наших обычаев. Ходили слухи, что он из окружения Сеяна, а никто не питал к Сеяну особенной любви, потому что он, как все думали, правил вместо удалившегося от дел императора Тиберия. А кто такой Сеян, говорили люди, если не командир личной гвардии императора, вояка, который на все привык смотреть сквозь пальцы?

Мне не хотелось думать обо всем этом. О страданиях Молчаливой Ханны, которая приходила и уходила вместе с Авигеей, цепляясь за ее руку. О тоске, застывшей в глазах Авигеи, когда она смотрела на меня, об угрюмом понимании, из-за которого умолк и ее радостный смех, и совсем недавно звучавшее пение.

Однако я не мог выбросить эти мысли из головы. Зачем я только пришел в рощу? Что я думал здесь обрести?

На мгновение я провалился в сон.

«Авигея. Разве ты не знаешь, что это Эдем? Нехорошо человеку быть одному!»

Я проснулся как от толчка, в темноте, завернутый в свои циновки. Вышел из рощи и направился домой.

Спустившись ниже по холму, я увидел мерцающие огни Назарета. Так всегда бывает зимой. Людям приходится работать по большей части при свете лампы, фонаря или факела. Зрелище радовало глаз.

Там, где я стоял, небо было безоблачное, безлунное — прекрасная чернота с бесчисленными звездами.

— Кто может постичь доброту твою, Господи? — прошептал я. — Ты взял огонь и из него сотворил бесконечное множество ламп, что украшают собой ночь.

Покой опустился на меня. Привычная боль в руках и плечах ушла. Ветер был прохладный, но успокаивающий. Что-то внутри перестало дрожать от напряжения. Прошло уже много времени с тех пор, как я переживал подобное, и я позволил рухнуть темнице моей плоти. Я чувствовал, как вырываюсь из нее и взмываю вверх, в ночь, наполненную мириадами живых существ, и их пение заглушает тревожные удары сердца. Скорлупа тела исчезла. Я был среди звезд. Однако моя человеческая душа не позволила затеряться между ними. Я заговорил на человеческом языке.

— Нет, я все доведу до конца, — сказал я.

Я стоял на иссохшей траве под сводом Небес. Я был маленький. Я был усталый и одинокий.

— Господи, — воззвал я к легкому ветерку. — Сколько еще?

Глава 7

Два фонаря горели во дворе, и от этого становилось веселее. Я был рад видеть свет, и племянника Маленького Клеопу, и его отца Силу: они стругали доски. Я знал, для чего эти доски,

знал, что работа должна быть сделана к завтрашнему дню.

— Вы оба выглядите уставшими, — сказал я. — Хватит, я сам все сделаю. Остругаю доски.

— Почему ты должен заканчивать работу один? — возразил Сила и многозначительно кивнул на дом. — Закончить надо сегодня вечером.

— Я успею все сделать сегодня вечером, — сказал я. — И даже буду рад. Мне сейчас хочется остаться одному и поработать. Кстати, Сила, твоя жена ждет тебя в дверях. Я только что ее видел. Ступай.

Сила кивнул и направился к своему дому выше по холму. Он жил со своей женой в доме нашего двоюродного брата Леви, ее брата. Однако сын Силы, Маленький Клеопа, жил с нами.

Маленький Клеопа мимоходом обнял меня и вошел в дом.

Фонари давали много света, и было прекрасно видно, что надо делать: требовалось идеально ровно прочертить линии. У меня имелся для этого инструмент — черепок. Всего нужно было семь линий.

Во двор вошел Иасон.

Его тень упала на меня. Я ощутил запах вина.

— Ты меня избегаешь, Иешуа, — сказал он.

— Что за глупости, друг, — сказал я, смеясь и продолжая работать. — Я был занят работой, которую надо успеть сделать. И тебя не видел. Где ты был?

Он заговорил, шагая из стороны в сторону. Его тень металась по каменным плитам. В руке у него была чаша с вином. Я услышал, как он сделал глоток.

— Ты же знаешь, где я был, — сказал он. — Сколько раз ты поднимался на холм, садился на пол рядом со мной и требовал, чтобы я тебе почитал? Сколько раз я пересказывал тебе новости из Рима и ты ловил каждое слово?

— Так это же летом, Иасон, когда дни длинные, — ответил я мягко.

И осторожно провел ровную линию.

— Иешуа, Безгрешный, ты знаешь, почему я обращаюсь к тебе? — настаивал он. — Потому что все тебя любят, Иешуа, все, и никто не в силах полюбить меня.

— Вовсе нет, Иасон. Я тебя люблю. Твой дядя тебя любит. Почти все любят тебя. Тебя не трудно любить. Просто временами тебя трудно понять.

Я отложил доску и взял следующую.

— Почему Господь не посылает дождя? — спросил он.

— Почему ты спрашиваешь меня? — отозвался я, не поднимая головы.

— Иешуа, я о многом никогда тебе не рассказывал, о том, что мне тяжело повторять.

— Может быть, и не стоит.

— Нет, я не о глупых деревенских сплетнях. Я о другой истории, старой истории.

Я вздохнул и сел на пятки. Я смотрел прямо перед собой сквозь него, хотя видел краем глаза, как он ходит туда-сюда в неверном свете. У него на ногах были чудесные сандалии. Исключительной работы и отделаны, казалось, настоящим золотом. Кисточки на его одежде хлестнули меня, когда он резко развернулся. Иасон вздрогнул, как испуганное животное.