Икона и топор
Шрифт:
В работах Карпова, переводчика с латинского и главного дьяка Посольского приказа на протяжении тридцати с лишним лет, прослеживается еще более глубокое восприятие классической культуры. Он стремился писать «гомеровым словом» в манере изящной, грамотной, «не варварски» [299] . Несколько сохранившихся его сочинений обнаруживают тонкость ума, равно как и значительное мастерство стиля, чувство юмора и заботу об общественной нравственности [300] . Последнее граничило в Московии с подрывной деятельностью, поскольку подводило его к заключению, что законы морали превыше воли суверена. Он был едва ли не единственным в то время, кто выступал за разделение сфер ведения гражданских и церковных властей, а также за то, что справедливость в человеческом обществе должна стать моральным императивом и практической необходимостью. Одной монашеской добродетели «долготерпения» недостаточно для гражданского общества, которое разрушится, если в нем не будет закона и порядка. Закон, однако, не подкреплялся террором, как это имело место в трудах Пересветова. Рука об руку со справедливостью должно идти милосердие, поскольку «милость бо без правды малодушество есть, а правда без милости мучительство есть» [301] .
299
50. Будовниц.
300
51. Chizhevsky. History, 271–275; Будовниц, 182–186.
301
52. Цитируется без ссылки в: Будовниц, 185; текст см.: ЛЗАК, XXI, 106–113. «Мучительство» — стандартный перевод на русский греческого «тиранство», но это слово несло в себе также оттенок мучения в современном понимании.
Карпов в духе того времени обращается к теории предопределенности истории, но стиль его ироничен, а выводы пессимистичны. Человек пришел от примитивного природного закона через заповеди Моисея к христианскому закону милосердия, но люди, живущие под этим законом, им не живут. Торжествуют жадность и любострастие, и без взятки в современной Московии не стали бы слушать даже первых апостолов.
Такой же пессимистический взгляд на жизнь Московского государства высказан в работах монаха Ермолая-Еразма, который подхватывает другую излюбленную тему западных реформаторов: мечту о пасторальной утопии, о возврате к натуральному хозяйству и подлинно христианской любви. Источник всех бед мира — гордыня и отчуждение от земли, крестьян следует освободить от всех податей, кроме одной: пятую часть с каждого урожая — царю и знати. Прочие изъятия должны коснуться паразитов-купцов и торговцев, обращение золота и серебра подлежит упразднению; ножи следует затупить на конце, дабы обезоружить убийц, — таковы некоторые из наивных мыслей, содержащихся в его рукописи 1540-х гг. «Благохотящим царем правительница и землемерие» [302] . Мистика чисел и космическая неоплатоническая теология Высокого Возрождения очевидны также в попытках Ермолая отстоять догмат Троицы путем обнаружения примеров троичности и триединства, сокрытых почти в каждом естественном явлении [303] .
302
53. Будовниц, 221–229. Текст Еразма «Благохотящим царем правительница и землемерие» см. в приложении к: В. Ржига. Литературная деятельность Ермолая Еразма //ЛЗАК, XXXIII, особ. 184–197. Для крестьян Еразм использовал слово «ратаеве». Более подробное исследование, превосходящее труд Будовница: Т.Колесников. Общественно-политические взгляды Ермолая-Еразма // ТОДЛ, IX, 1953, 251–265. Тема утопического рая на земле, озвученная на русской почве еретическими стригольниками, впервые появляется в Новгороде XIV в. См. обсуждение «Послания Епископа Федора о земном рас» в: Лурье и Казакова. Движения, 30 и далее.
303
54. Чт, 1880, кн. IV, 63–67; рассмотрение в: Клибанов. Движения, 288–289.
Ярчайшим представителем культуры Возрождения в России начала XV в., а также учителем Курбского, Карпова и Ермолая-Еразма был замечательный человек — Максим Грек. Его стараниями гуманизм приобрел православный оттенок, и он же предпринял самые решительные попытки изменить в гуманную сторону слепой фанатизм идеологии Московского государства [304] . Воспитанный в Албании и на Корфу, православный Грек провел долгие годы учения в Италии эпохи Ренессанса, прежде чем стать монахом и отправиться на Афон. Оттуда в 1518 г. он был призван в Россию, где и пребывал — порой против воли — все оставшиеся ему тридцать восемь лет жизни. Вызванный царем для помощи в переводах священных текстов с греческого и латинского, Максим написал более 150 собственных дошедших до нас сочинений и собрал вокруг себя много монастырских и светских учеников. Он первым принес в Россию известие об открытии Колумбом Америки, а также старался пробудить интерес к неисследованным областям классической античности [305] .
304
55. О деятельности Максима в России см.: В.Иконников. Максим Грек и его время. — Киев, 1915, 2-е изд. О западной стороне его деятельности см.: Н.Гудзий. Максим Грек и его отношение к эпохе итальянского возрождения // КУИ, 1911, № 7; К. Висковатый. К вопросу о литературном влиянии Савонаролы на Максима Грека // Славия, XVII, 1939–1940, 128–133; а также: Е. Denisoff. Махіше le Grec et I'Occident, 1943. См. также документированное рассмотрение его полемической деятельности в России: Д.Цветаев. Литературная борьба с протестантством в Московском государстве. — М., 1887, 8—21; В.Ржига. Опыт по истории публицистики XVI века, Максим Грек как публицист//ТОДЛ, I, 1934, 5—120; и: Будовниц. Публицистика, 136–166.
Остается неясным, какая часть сочинений Максима была написана им самим (или хотя бы им правилась), поскольку его основным литературным языком был греческий (форма намного более близкая к изысканному языку гуманистов, чем к современному разговорному греческому языку). Конспективное рассмотрение недавних греческих и советских работ, посвященных Максиму, см. в: R.Klostermann. Lcgendc und Wirklichkcit im Lebenswerk von Maxim Grek // OCP, 1958, № 3–4, 353–370.
305
56. Первая подробная информация об открытии Америки достигла, однако, России лишь с первым переводом (в 1584 г.) с польского работы: Marcin Bielski. Kronica Polska. См. введение к изданию: Космография 1670 / Подгот. Н.Чариковым. — СПб., 1878–1881, 69.
Страстный гуманизм Максима проявляется не только в его классических познаниях и критическом подходе к текстам, но и в заботе о стиле, а также в его сочинениях о поэтике и грамматике. Он с наслаждением предавался излюбленному развлечению гуманистов — опровержению Аристотеля [306] , при том что этого героя средневековой схоластики едва ли знали в России, и отдавал — совсем в духе Ренессанса — предпочтение Платону. Он часто писал в диалогической форме и сопрягал разум с добротой и красотой: «Истинный Божий разум не только украшает внутреннего человека мудростию, кротостию и всякою правдою, но и внешние члены тела его благоустрояет, как то: очи, уши, язык и руки» [307] .
306
57. Райков. Очерки, 88–96.
307
58. Сочинения
Флоренция, родина платоновской Академии cinquecento, заразила Максима не только неоплатоническим идеализмом, но и авторитарной, пуританской страстностью Савонаролы, чьими проповедями он восхищался, будучи молодым студентом [308] . Его восхищение этим знаменитым проповедником может дать разгадку его судьбы в России. Подобно Савонароле, Максим сосредоточился на борьбе с безнравственностью и обмирщением его времени и был поднят на щит уверовавшими в пророчества и близкий конец света. Как и флорентиец, он принял муки, хотя его страдания, как и его влияние, продлились дольше.
308
59. Будовниц, 137, примеч. I; М.Сперанский. История древней русской литературы. — М., 1914, 2-е изд., 474–477 и примеч. Денисов утверждает (Denisoff. Maxime, 245 и далее), что в период своего пребывания в Италии Максим фактически был доминиканцем.
Однако в отличие от Савонаролы, Максим придерживался стиля и духа гуманизма даже в проповедях. Высоко поэтично обличение им трех порочных страстей — сластолюбия, славолюбия и сребролюбия [309] . Он отстаивает свои попытки исправить неверно переведенные тексты в русских церковных книгах и умоляет тех, кто заточил его в монастырь, позволить ему хотя бы тихо вернуться в свою библиотеку: «Если же сказанное мною несправедливо и неуместно, то прошу вас не презреть меня <…> но с приличным попечением устроить мое исправление и спасение, и даруйте мне <…> возвращение во Святую Гору Афон» [310] . Максим всегда ощущал в себе тягу к этому центру созерцательности и квиетистской духовности. Противостояние церковному богатству и догматизму связало одной цепочкой его первых наставников-гуманистов в Италии и последующих монахов-последователей с Верхней Волги.
309
60. Сочинения Максима, ч. I, 56–74.
310
61. Там же, ч. III, 51.
Максим противостоял иосифлянам, защищавшим монастырские богатства, выступая не только против греховной страсти «богомерзкого иудейского раболепного сребролюбия» [311] , но и против манипулирования священными текстами в расчетливых политических целях. В ходе споров с иосифлянином, митрополитом Московским Даниилом, Максим выразил страх перед тем, что церковь переходит под власть искаженных правил («кривила») вместо правил справедливых («правила»), предчувствуя, таким образом, противостояние кривды и правды, которое стало столь важным для российской философии морали [312] . В искусном диалоге Максим уподобляет иосифлянский аргумент, что монастырская собственность есть совместное имущество группы единомышленников, высказыванию о блуднице — на том основании, что она «одинаково составляет общую принадлежность» [313] .
311
62. Там же, ч. I, ПО.
312
63. Чт, 1847, № 7, 10. Жмакин. Даниил, I, 151 и далее — о конфликте Максима с Даниилом.
313
64. Сочинения Максима, ч. I, 72.
Постепенно Максим перешел к политическим сочинениям, осуждая развод царя Василия III и безуспешно пытаясь сделать Ивана IV скорее «справедливым», нежели «грозным». Политическая доктрина Максима была моралистической и консервативной: своего рода программа морального перевооружения, разработанная сочувствующим иностранцем для менее образованного главы слаборазвитой страны. Все конфликты можно разрешить без изменения установленных порядков. Первым делом следует напитать князя любовью к морали. «Ни в чем так не нуждается благоверно царствующий на земли, как в правде» [314] , но ни один князь не может стать истинно справедливым без сопутствующих личных добродетелей целомудрия и кротости [315] .
314
65. Там же, 101.
315
66. Там же, 117.
Падение Византии было для Московского государства скорее моральным предупреждением против гордыни и самодовольства высших кругов, нежели подтверждением того, что Москва теперь сделалась «третьим Римом». В письме к молодому Ивану IV Максим подразумевает, что приверженность православию не есть сама по себе гарантия благосклонности Господа по отношению к несправедливому правителю, поскольку злые христианские короли не раз бывали биты, а справедливый язычник, вроде персидского Кира, был взыскан Божьей милостью «за великую его правду, за кротость и милосердие» [316] . Максим противопоставлял классическую византийскую идею гармонии между имперской и церковной властями — московитским доводам в защиту неограниченной царской власти. Подобно своему другу Карпову, Максим открыто заявлял, что царь не должен вмешиваться в церковные дела, призывая царя и в гражданских делах руководствоваться высшим моральным законом.
316
67. Там же, 224.
Этот зарубежный наставник почитался, однако, не за логику его доводов и не за красоты стиля, но за глубину набожности. Начинал он с того, что ратовал за крестовый поход, дабы освободить Константинополь, и превентивную войну против крымского хана [317] , но с ходом лет в его сочинениях возобладали простые павликианские идеалы добродушия, смирения и сострадания. В монастырских тюрьмах и за их стенами, сражаясь с ложными обвинениями, терпя муки и едва не умирая от голода, Максим собственной жизнью подтвердил свою доктрину любви через страдание. Далекий от злобы на негостеприимную страну, в которую прибыл, он полюбил Россию и создал ее образ, отличный оттого, какой виделся напыщенным иосифлянским монахам из царского окружения.
317
68. Б. Дунаев. Пр. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. — М., 1916. Автор настаивает, что Максим продолжал заниматься освобождением Греческой Церкви от турецкой кабалы, и связывает его трудности в России не столько с идеологией, сколько с изменениями в политике России по отношению к Турции (меня это не убеждает).