Икосаэдр 2.0
Шрифт:
Мы — Порушенные. Наши отцы были офицерами в третьей войне Корпораций и проиграли. После захвата Константинополиса юнитами Энтегры у Альтера не оставалось никаких шансов на спасение.
Энтегра владеет теперь почти всем Причерноморьем, что на юге, что на севере, и большой частью затопленной Восточной Европы. Её штаб-квартира на Волге, в Татполисе, а Константинополис, бывшая столица Альтера — стратегически-важный пункт на юге.
Мне было шесть лет, когда это произошло, и всех детей младше двенадцати победители милостиво пощадили. Детство я провёл снаружи, в одном из режимных интернатов под кислотным небом Кубани. Мы трудились в садах и готовились к взрослой жизни.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, политика руководства Энтегры в отношении детей-порушенных поменялась. Мне, девяти моим названных братьев и троим сестрам пробили чипом левое ухо и посадили на экранолёт.
Одна старуха из интерната сказала нам тогда: «Деточки, вы в одном шаге от бездны, воспользуйтесь этим». Я верю её словам.
И вот, Константинополис — город нашего детства — стал для нашей группы тюрьмой. Здесь нам была уготована судьба грузчиков, операторов котельных, разнорабочих и биодоноров. Девушкам повезло чуть больше. Роль наложниц топ-менеджеров обычно не подразумевает больших физических нагрузок, и жизнь наверху, под призрачным светом солнца, даёт надежду на мгновения счастья.
Нас же бросили гнить внизу. Двенадцать квадратных километров гипокауста и десяток лет без единого луча солнца — вот что ждало нас здесь. Шестнадцать тысяч Порушенных — преступники, бывшие инженеры, дети пленных — были разделены здесь на сектора по тысяче человек и ежесекундно контролировались камерами службы безопасности.
И всё же, мы не были детьми покорных инженеров или бодрых менеджеров, не родились на кислых плантациях или в радиоактивных посёлках шахтёров. В наших жилах текла кровь офицеров проигравшей корпорации Альтер. Мы не покорились, потому что внутри оставалась вера.
Первым погиб Рафаил, самый слабый из нас — маленький мулат вскрыл себе вены. Вторым нас покинул Адам — его убили юниты, когда он отказался отдавать свой сарай для нового «блатного». Третьим стал Денис — он заболел солнечной болезнью и пытался пролезть наверх через канализацию, его тело нашли в фильтрационных колодцах через пару недель. Валентин заразился следом за ним, но смерть его оказалась проще: его застрелили на Северной лестнице, когда он перелезал через решётки. За крепкими близнецами Кириллом и Николой спустились хмурые сотрудники биоинститута, и в момент передачи братья попытались бежать. Им стреляли в голову. Неизвестно, что их ждало в случае, если бы они выжили, но их печень и почки наверняка уже носит кто-то из директората или управления охраной. Пока носит. Яннис не то отравился несвежей пайкой, не то его отравили соседи — уж больно уютный сарай был у этого хитреца. Александр, восьмой из нас, погиб в хлеву смертью храбрых — он схватил вилы и прикончил ими хозяина-мясника, который пытался сделать его своей женой. Его бросили голодным свиньям.
* * *
Вчера администраторы нашей и соседней тысяч начали рокировку. Рокировка проводится раз в полгода и предназначена для разрушения социальных связей внутри тысячи. Каждого пятого или каждого четвёртого вытаскивают из сарая и ведут через ограждение сектора к новому места жительства и работы.
За три прошлые рокировки мне и моим названным братьям повезло. До самой смерти парней нас так и не получилось разлучить. Ещё нашему сектору до сего дня относительно везло со старшаками. Внутри тысячи порушенных, помимо иерархии хозяев, была своя иерархия. Откровенных уродов среди наших старшаков не водилось. Это были озлобленные, но опытные и справедливые вожаки стаи. Мне даже казалось
Одному из них, старому сороколетнему Георгию, я буду благодарен до конца своей жизни. До войны он жил наверху, в городских кварталах. Возможно, наши семьи даже были соседями, хотя он никогда не признавался в этом. Он поведал мне многое о гипокаусте, рассказал о том, какова жизнь на верхних уровнях, и помог мне уточнить несколько пунктов нашего плана.
Его и ещё троих старшаков увели вчера, заменив совсем другим народом. Сегодня наступают новые времена.
В соседней тысяче сидит много насильников и убийц, пригнанных пару месяцев назад из горных лагерей Энтегры. Дерзкий, тупой скот, пытающийся стать альфа-самцами в стае, но при этом трусливо поджимающее хвост при виде вояк. Тестостерон подобных идиотов не глушится никакими препаратами, которыми напичкана наша жратва. Мы с Михаилом видели вчера, как двое новых мужчин лет тридцати избивали молодняк. Ещё пара дней, и в тысяче установят новые порядки. Времени на раздумья больше нет.
В любой самой совершенной системе безопасности есть свои дыры. Мне рассказали о них.
На часах четыре утра. Началась смена, и мне выдают скобомёт. Хозяева-начальники мне, как достаточно проверенному и неглупому порушенному, этот инструмент доверяют. Я обрабатываю овощи и фрукты и складываю их в ящики, которые отправляются по лифту наверх. По длинному грязному конвейеру сельхозпродукция из хранилищ на окраине текут в мой участок, откуда, уже запакованная, доставляются на лифтах в основной город. Мой напарник направляет лоток, я закрываю крышку и вбиваю в неё четыре скобы, потом кидаю ящик на лифт, нажимаю кнопку и берусь за следующий.
В других полисах всей этой работой занимаются роботы, но Константинополис — один из самых старых купольников, ему почти семьдесят лет. Его строители экономили на многом — на оборудовании, на техническом перевооружении фабрик и складов. Как и нынешние владельцы. Именно для такой работы нужны мы, порушенные.
За нашим участком следит Давид. Он сидит на раскладном кресле в лёгкой защитной сетке, призванной защитить от скобомёта. Периодически переругивается по коммуникатору с кем-то наверху, чешет пузо и режет длинным ножом наливное греческое яблочко на сочные дольки.
Я долго ждал эту работу и этот инструмент.
В паре десятков метров, на другом, строительном лифте работает Михаил. Через полчаса работы там вдруг начинается какая-то потасовка. Давид любопытен. Он слезает со стула, злобно прикрикивает мне и напарнику: «Работать! Не отвлекаться!» — и неторопливо шагает к соседям. Я не оборачиваюсь, мне слышно, как по глине прохода из будки охранников к месту потасовки шлёпают две пары сапог юнитов. Из небольшого склада с другой стороны вдруг начинает валить дым и тишину разрывает писк пожарной тревоги.
Время пришло.
Я срываюсь с места и бегу к бетонной перегородке отсека. Хватаю приготовленный заранее ящик, прыгаю на него и в упор стреляю скобомётом в едва заметную полоску на бетонной стене. Там, в двух метрах над полом, в штроблённой канавке, замазанный строительным клеем, проходит силовой кабель. Обычно их кладут в более защищённых местах, в пластиковых трубках под землёй, но строители наших катакомб решили, что кое-где сойдёт и так. Зря решили.
Этот кабель идёт с подстанции сектора на щитки наших трёх участков. Скобомёт запросто пробивает слой строительного клея, и мои скобы создают короткое замыкание. Кабель искрит, срабатывает автомат, и три наших сектора гаснут. Включается тусклое аварийное освещение.