Икосаэдр 2.0
Шрифт:
И замахиваюсь, чтобы убить своего бывшего брата вилкой, захваченной из столовой. Но останавливаюсь за миг до убийства.
— Проверь! — успевает сказать Михаил. — Просто проверь! Старуха врала!
Сомнение овладевает мной. Я решаю убить его позже, прыгаю к пульту, доламываю фальш-панель, вытаскиваю ложные платы с проводами и нахожу сканер отпечатков, готовясь отдать своим генокодом команду, которую ждал многие годы.
Сканер реагирует только на отпечатки и генокод офицеров Альтера и их потомков. На нас. Система проснулась, осталась работоспособной через десяток лет.
Я почти счастлив, но секундой спустя понимаю, что на небольшом экране сбоку горит надпись:
«Осталось пять подтверждений из пяти».
Пять. Не одно. И даже не два.
Старуха
Я сую палец в сканер, прижимаюсь к стене и плачу. Надпись меняется: «Осталось четыре подтверждения из пяти». Михаил садится рядом со мной. Желание мстить ещё живо, и я нашариваю и сжимаю в кулаке за спиной бетонный кусок, которым убил охранника.
* * *
В окрестностях города есть ещё минимум два изолированных, замурованных пульта, соединённых по защищённому радио-каналу. Я думал и надеялся, что остальные четыре или хотя бы три отпечатка, необходимые для кворума, уже активированы, и достаточно одного или двух из нас, проникшего в главный отсек, чтобы активировать систему. Я верил в иллюзию: никто из повстанцев, из потомков офицеров Альтера, не успел пробиться к пультам до меня.
Почему так случилось, уже не скажет никто — ни повстанцы, ни воспитатели, ни я, ни Михаил, предавший нас. Даже если бы я использовал палец этого иуды, нас двоих не хватило бы для активации. Даже если бы мы нашли и выкрали последнюю из наших сестёр, этого не хватило бы.
В трёхстах километрах южнее Константинополиса стоит Дарданелльская гиперплотина, отгородившая Эгейское море от Чёрного. Стену толщиной двести метров и длиной тридцать километров мои предки построили по конвенции о сохранении Чёрного Моря шестьдесят лет назад. Они предусмотрели всё, даже самые худшие варианты развития событий. В случае, если Альтер прекращал существование, три маломощных ядерных снаряда внутри плотины должны были взорваться, открывая миллионам кубических километров путь в черноморский бассейн.
Волна бы повысила уровень Чёрного моря ещё на шестьдесят метров. Затопила бы полсотни полисов на побережье и в глубине Восточноевропейской равнины, докатилась до Татполиса, перелилась в Каспийское море и, пройдя на восток, воскресила бы Аральское.
Волна могла унести в бездну наш старый мир.
Могла.
Мы были рождены стать машиной судного дня. Но мы — последние из тринадцати.
* * *
И вот я, преследуемый грехом братоубийства, с кровью на руках и тьмой в душе, безумный, бегу по виноградникам и пустошам на север. Из разума осталась только память, чёткая цепочка событий, преследующая меня. Возможно, где-то уже взлетел дрон, несущий смертельный заряд для меня, но пока у меня есть время. Меня ищут юниты, а я ищу своих названных братьев и сестёр. Я заглядываю к дома к фермерам, выхожу на улицы посёлков и кричу, зову, выкрикиваю их имена.
Рафаил! Адам! Денис! Валентин! Кирилл! Никола! Яннис! Александр! Тина! Роксана! Элисса! Михаил! Возможно, палец одного из вас уже коснулся сенсора на другом терминале. Возможно, скоро воды возмездия обрушатся на наших убийц. Это единственное, во что осталось верить.
Охота на гигантского бандикута
Нога совершила последний шаг с трапа и наступила в помёт неведомого сумчатого существа.
Событие это, случившееся двадцать второго октября тысяча девятьсот тридцать четвёртого года, по правде сказать, могло показаться не столь неординарным, но нога принадлежала генералу от инфантерии, князю Константину Ксаверьевичу Рокоссовскому, а трап — ракетному экраноплану императорского флота «Витязь», флагману третьей
— Не стоит! Почищу в апартаментах. Собак в порту развели?
— Это не с-собаки, ваша светлость! — пролепетал матрос. — Бандикуты!
Князь улыбнулся юноше с высоты двух метров своего исполинского роста. Какой же странный в этих краях говор, подумалось польскому дворянину, — не бандитами обзываются, а бандикутами. Или это что-то неизвестное из оборотов русской речи, или влияние австралийских колоний, решил он.
На его улыбку отозвался премьер-министр республики, который вышел из мобиля и бодро зашагал по мосткам навстречу князю. Рокоссовский сделал пару шагов, остановился и решил за свободный десяток секунд до рукопожатия оглядеть окрестности. Впереди, в сотне шагов на здании порта развевался триколор с силуэтом жёлтой райской птицы. В мутной дымке вечернего тропического тумана, густого, как молоко, проступали силуэты невысоких зданий, карабкающихся от бухты в сторону холмов и вгрызающихся в джунгли. Порт-Алексей, несмотря на свою отдалённость от метрополии, по населению смело приближался к стотысячному рубежу, а вся республика, занимавшая четверть острова — к миллионному. Над хмурыми строениями возвышались трубы медеплавильного завода, макушки трёх православных церквей и протестантского собора — из-за близости бывших колоний нищей Британской короны, в республике было немало англоязычных. Английский, наряду с русским и хири-моту, даже признавался государственным языком. Выше церквей и труб были только поле радиомачт, стоявшее на холмах и служившее неясным большинству военным целям.
Портовый город пах сыростью, грязью и неясной опасностью.
Правитель же оказался немного не таким, каким его представлял князь по ранним фотопортретам. Вместо обстоятельного председательского живота князь увидел худую фигуру немолодого, но атлетически сложенного господина, а густые чёрные волосы на голове сменились гладко выбритой, загорелой лысиной. Константин Ксаверьевич знал, что пятидесятилетний Александр Фёдорович, правитель Миклухомаклайской Республики, был родом из Симбирска, и перебрался в протекторат перед Великой Войною, в девятьсот двенадцатом. Ещё у премьер-министра не хватало одной из почек, что не мешало ему выглядеть вполне здоровым. Видимо, южный климат может благотворно влиять на человека у власти.
Улыбка, тем не менее, сошла с лица Рокоссовского. Перед командировкой он был проинструктирован Главнокомандующим и знал, что Александр Фёдорович принадлежит к масонской ложе. Сколько бы ни была сильна Империя, сколько бы ни казалась формальной независимость, с правителями колоний и протекторатов всегда следовало обходиться осторожно.
После крепкого, но молчаливого рукопожатия князь с премьер-министром и адъютантом сели в мобиль — внедорожный «митцубиси», весьма распространённый во всём Тихом Океане. Оставив позади коптящие небо трубы гигантских кораблей-амфибий, мобиль неторопливо развернулся, выехал за ограду и направился в сторону центра Порт-Алексея.
— Как вам местный климат? — начал диалог Александр Фёдорович.
— Моя дивизия совместно с североамериканцами три месяца охраняла Форт Елизаветы на Гавайях, — отозвался Константин. — Я уже привык. Хотя, по правде сказать, мне не хватает снега и петербургской сырости.
— Охраняла? Но от кого? Ни у кайзера, ни у Голландии нет баз восточнее Филиппин.
Константин Ксаверьевич после секундного раздумья пожал плечами и поправил портфель на коленях, который он не выпускал из рук. О бестактности премьер-министра ходили разные слухи, и князь списал такой вопрос именно на бестактность. То, что формально-нейтральная Япония всё чаще принимает немецких послов и закупает вооружение у европейских нейтралов, знать премьер-министру колониальной республики было совсем не обязательно.