Икосаэдр 2.0
Шрифт:
В соседнем секторе слышится стрельба. Конвейер и лифт, запитанные из другого щитка, продолжают работать, но скоро придёт команда на их отключение. Давид уже повернулся в мою сторону. У меня есть секунд пять, чтобы в создавшейся неразберихе добежать обратно до лифта.
У меня получается. Яблоки и лимоны сыпятся с конвейера на моего напарника, он машинально пытается их удержать и на миг останавливается, чтобы посмотреть на меня. Я сгибаюсь в три погибели и прыгаю внутрь шахты, повиснув между трёх штырей, на которые ставят ящики. Извернувшись, стреляю несколько раз скобомётом в
Я наверху. Я почти свободен. Но, всё равно, я в одном шаге от бездны.
* * *
Константинополис стоит на берегу Чёрного моря. В десяти километрах южнее — разрушенный в первых корпоративных войнах Бургас, ещё дальше — подтопленные Великим Потеплением Варна и Истамбул. Уровень воды в этих местах поднялся не так сильно, но и этого хватило, чтобы сделать старые города на побережье непригодными для жизни.
Последствия нескольких ядерных перестрелок полувековой давности отравили небо и воду. Пришлось строить новые города, купольные полисы.
Четырёхкилометровый купол защищает восемьсот тысяч жителей от кислотных дождей и помогает в эпоху Борьбы. Радиоэлектронное оружие может спасти и от ракет средней дальности, но сейчас цивилизованные времена. Нет больше стран, нет государственных границ и международных войн. Есть только вялотекущий нескончаемый конфликт между десятком корпораций Евразии — конфликт за обладание людскими ресурсами в трёхстах полисах, водой и плодородной землёй. Борьба. Войска корпораций раз в пару месяцев делают вылеты на вражеские полисы, чтобы испробовать на прочность броню. Заводы и инжиниринговые центры круглосуточно работают над оборонным и наступательным вооружением, менеджеры в купольниках управляют потоками ресурсов — промышленных, строительных, людских, а топ-менеджеры… Топ-менеджеры наслаждаются жизнью, определяют стратегию и решают нашу судьбу. И иногда продают полисы друг другу.
Кто-то должен их всех кормить. Фермеры в пригородной зоне долго трудятся под радиоактивным небом. Продуктовые центры должны быть заполнены свежими фруктами рано утром, до того, как службы доставки товара начнут развозить их по кварталам и офисам.
Лифт выплёвывает меня на внутренний склад продуктового центра заводского уровня, где начинается самый рискованный участок моего пути.
В каждом лифте на определённом уровне есть датчик, который сканирует лифт на наличие живых организмов — крыс, помойных собак или беглых порушенных. И есть камера, которая записывает содержимое. Если верить Георгию, в лифте, которым я пробирался наверх, датчики были отключены. И не случайно.
Передо мной вырастает огромный двухметровый грузчик с узкими восточными глазами. Он вскрикивает, шарахается от лифта, но не убегает. Настороженно, выжидающе смотрит на меня. Я выбрасываю из рук скобомёт и говорю ему:
— Продай меня.
Этот грузчик — беженец, рабочий в заводском секторе. Тоже порушенный в правах, только гораздо в меньшей степени, чем я. Беженцы могут в дневное время выходить в офисные и жилые кварталы, они не могут лишь покидать купол. У беженцев своя иерархия, свои законы.
Испуг в
— Продай меня, — повторяю я. — Я знаю, мне говорили, что ты уже продавал нескольких. Раб стоит дорого.
Он молчит долгие пять секунд.
— Хрен тебя наружу переправишь, — наконец говорит он.
— Я хочу остаться здесь, в Константинополисе.
— Найдут. Я не хочу вниз.
— Я готов мыть полы и стричь вам ногти на ногах, — я зло выдавливаю из себя эту фразу.
— Не нужно, — ухмыляется мой спаситель. — Впрочем… есть одна мысль про мыть полы. Но сперва кое-что сделаем с тобой.
Он хватает ножницы, придавливает локтём мою шею к коленям и выстригает чип из мочки уха. Я еле сдерживаю крик, прокусывая губу.
Затем он хватает кусок моего уха и несёт в мясной отдел. Там бросает в контейнер отбросов и разбрызгивает кровь по отделу, после чего нажимает на слив. Мой чип, перемешанный с кровавой биомассой, несётся вниз, в гипокауст. Возвращается с пачкой биоклея и говорит.
— Скажу проверяющим, что ты пытался бежать, но мы столкнули тебя в мясорубку! Завтра в большой коробке мы отправим тебя на кожевенную фабрику, исправить лицо. А пока не высовывайся, ведь камеры видят всё, что за линией вот от тех ящиков.
Если в моём положении может быть какое-то счастье, то я счастлив. Я всё ещё в одном шаге от бездны, но то самое «завтра», которого я так боялся, кажется куда более соответствующим плану.
В душе остаётся тревога. Я не знаю, как дела у Михаила, и выжил ли он вообще.
* * *
За сутки, что меня, подобно дорогому товару, прячут по тёмным закоулках заводского сектора, со мной происходит разное: мне шьют новое лицо и заплату на ухо, перепрошивают на меня липовые документы и чип парня-беженца откуда-то с запада, который пропал без вести. Дают шмотки. Чёрный рынок беглых порушенных крышуется кем-то из охранников, и после продажи они получат солидные откаты за то, чтобы сокрыть моё истинное происхождение.
На рынок рабов я попадаю вечером второго дня. Рынок устроен в мужском сортире. Я голоден и еле стою на ногах, за весь день мне едва удаётся напиться воды. Нас трое. Двое других — проштрафившиеся рабочие из других цехов. Они выглядят куда здоровее и крепче меня, семнадцатилетнего мальчика. При этом страх на их лицах говорит о многом.
— Вот, это тот самый, о котором я говорил, — говорит мой продавец одному из пафосно одетых гостей. — Смышленый парень. Он из Македополиса. Он сможет мыть вам полы.
— Скажи, что ты умеешь, — худой мужчина лет тридцати, бородатый, с длинным хвостом и в цветной футболке, смотрит на меня.
— Грузовые работы, мытьё полов, изготовление еды… — я стараюсь говорить с акцентом.
— Это всё не то, — хмурится покупатель.
Я мысленно молюсь о том, чтобы моим покупателем не оказался извращенец. Даже не потому, что это мерзко — просто тогда план будет намного сложнее выполнить.
— Электрика, пайка, сантехника…
— Уже интереснее, — кивает бородач. — Ты выглядишь неглупым. Разбираешься в электронике?