Илион
Шрифт:
– О чем ты? – спрашиваю я, хотя и сам догадался.
– Зачем бессмертным переносить кого угодно «через время и пространство»? Тебе что-то известно?
Я на миг смыкаю веки. Как ей растолковать? Сказать правду будет чистым сумасшествием. Но, как я уже признавался, обман способен до того опостылеть…
– Эта война. Мне ведомы некоторые события, которые произойдут… могут произойти.
– Так ты оракул?
– Н-нет.
– Значит, пророк? Избранный жрец, одаренный божественным видением?
– Тоже нет.
– Тогда
Я присаживаюсь на постели и устраиваюсь на подушках поудобнее. За окнами еще не рассвело, хотя мы слышим несмелый голос первой утренней птицы.
– В моем мире есть песня, – шепотом говорю я, – поэма об осаде Трои. До сих пор ее сюжет удивительно повторял то, что творится вокруг нас.
– Ты странный. Говоришь, как будто бы осада и война давно закончились, стали пыльной историей в твоих краях.
Не признавайся, глупец!
– Вообще-то так оно и сесть.
– Ты – слуга Рока.
– Да нет же. Просто человек. Мужчина…
– О, это я знаю, Хок-эн-беа-уиии. – Она с лукавой улыбкой касается ложбинки между грудей, на которых я лежал в изнеможении этой ночью.
Покраснев словно рак, провожу ладонью по лицу. Щетина уже колется. И не побреешься, в казармы теперь нельзя… Нашел о чем беспокоиться. Тебе и жить-то осталось…
– Если я спрошу о будущем, ты ответишь?
Ее ласковый тон пугает сильнее крика.
Только этого не хватало. Начинаю хитрить.
– Ну, на самом деле я ведь не провидец. Это всего лишь песня, так, некоторые подробности, да и те не всегда…
Елена кладет мне руку на грудь:
– Ответишь?
– Да.
– Троя обречена? – Ее голос по-прежнему ровен, тих и безмятежен.
– Да.
– Город погубит сила или хитрость?
О боже, я не могу сказать.
– Хитрость.
Бывшая супруга Менелая улыбается. По-настоящему.
– Одиссей, – шепчет она.
Я не отзываюсь. Может, если не выдавать всех тонкостей, мои откровения не слишком повлияют на ход событий?
– Парис переживет падение Трои? – вопрошает она.
– Нет.
– Кто его убьет? Ахиллес?
Никаких подробностей! – орет совесть.
– Н-нет.
Пропади все пропадом.
– А благородный Гектор?
– Смерть, – откликаюсь я. Точно какой-нибудь судья-фанатик виселицы, чума меня побери.
– От руки Ахиллеса?
– Да.
– А сам Ахиллес? Вернется с войны невредимым?
– Нет.
Заколов Гектора, он подпишет свой приговор. И герою это отлично известно. Из пророчества, которое преследует его многие годы, словно раковая опухоль. Долгая благополучная жизнь или слава. Третьего Ахиллу не дано. Умри в глубокой старости простым человеком. Или полубогом, но теперь. Однако Гомер говорил,
– А царь Приам?
– Смерть, – сипло отзываюсь я.
Правителя зарежут в собственном дворце, прямо у Зевсова алтаря; изрубят на кровавые куски, точно жертвенного тельца.
– А сынишка Гектора Скамандрий, прозванный в народе Астианаксом?
– Смерть.
Пирр швыряет кричащего младенца с городской стены.
Я закрываю глаза.
– А что ждет Андромаху? – шепчет Елена.
– Рабство.
Если она сейчас же не прекратит свой допрос, я непременно сойду с ума. Для безразличного схолиаста из далекого будущего подобные разговоры в порядке вещей, но сейчас речь о тех, кого я знаю, с кем встречался… спал… Да! Почему ее не интересует собственное завтра? Надеюсь, красавица не станет…
– А я? Погибну вместе с Илионом? – все так же спокойно молвит любовница Париса.
Набираю в грудь воздуха:
– Нет.
– Менелай повстречает меня?
– Да.
Зачем-то вспоминается «Безумная восьмерка» – черный шарик предсказаний, популярный в дни моего детства. Почему я не ответил, как та игрушка: «Будущее туманно» или «Спросите попозже»?! Сошел бы за Дельфийского оракула. С какой стати распускать перья перед этой женщиной?
Поздно, доктор. Больной скончался.
– Супруг найдет меня и оставит в живых? Я перенесу его гнев?
– Да.
Главный герой «Одиссеи» поведал о том, как Менелай отыскал беглянку в стенах царского дворца, в чертогах Деифоба неподалеку от хранилища палладия; о том, как обманутый муж бросился на нее с клинком, а та обнажила грудь, словно приветствуя убийцу; как острый клинок зазвенел о камни пола и разлученные супруги слились в жарком поцелуе. Неясно, когда Менелай сразит Деифоба – до этой сцены или после…
– И мы вместе вернемся в Спарту? – Голос Елены чуть слышен. – Парис падет, Гектор падет, все великие воины Илиона падут, прославленные троянки умрут или иссохнут от горя в рабстве, город сгорит, его стены рухнут, высокие башни будут разрушены, земля засыпана солью, чтобы на ней уже ничего не выросло… А я останусь жить? Уеду с Менелаем домой?
– Что-то в этом роде.
Болван!
Дочь Зевса перекатывается на постели, встает и нагишом выходит на террасу. На мгновение забыв свою роль гадалки, я благоговейно любуюсь темными волосами, струящимися по спине, безупречными ягодицами, сильными ногами. Красавица облокачивается на перила и, глядя на небо, произносит:
– Как насчет тебя, Хок-эн-беа-уиии? Провидение раскрыло и твою судьбу в той песне?
– Нет, – честно признаюсь я перед ней. – Я не столь важная фигура для поэмы. И кроме того, не сомневаюсь, что умру сегодня.