Иллюзия вечности

Медведев Роман

– Сомневаюсь.

– А заодно и нас всех под монастырь подведешь, – она пристально смотрела мне в глаза так, что приходилось время от времени опускать свои. – Ну, как знаешь, – после продолжительной паузы сказала она. – Всё равно сделаешь по своему… Но, имей в виду, я против.

– Это твоё право, – я развернулся и потащил за собой Сашу. Тот сохранял молчание, но по играющим желвакам отмечалась мысленная борьба в его светлой голове.

Когда мы вышли с ним на крыльцо, мой друг наконец разразился: – Филин, такие вопросы с наскока не решают. Ты бы сначала подготовил её. И не вмешивай женщин в наши дела. Сперва проверяй сам, а потом чеши языком. Здесь демократия не нужна.

– Не знаю. Может ты и прав… Так ты со мной?

– Спрашиваешь!

С наступлением сырой погоды состояние Раисы Георгиевны ухудшилось. Она громко кашляла и не могла подолгу находиться в сидячем положении. Вокруг глаз мамы нарисовались жуткие тёмные круги. Кожа лица стала серой под стать небу. Она постоянно ворочалась от боли, возникающей, с её слов, по всему телу.

Мы запустили остывший генератор, чтобы нагреть её покои и позволить маме лежать при свете с книгой в руках. Я даже стал жалеть эту женщину. Несмотря на весь её эгоизм и склочность, ни один человек не заслуживал этих мук.

Вдвойне тяжелей было смотреть на то, как страдает ее дочь. Оля понимала, что матери недолго осталось мучиться на этом свете, но не могла принять это и, тем более, произнести вслух. А я будто ощущал постоянное чувство вины, которое грызло душу моей любимой. Та привязанность

к матери, ею же и воспитанная в дочери, толкала Олю к мысли, что не будет мамы – не станет и её самой. Она уже два раза повторяла глупость, что лучше бы она сама заболела вместо матери. И более того, кажется, верила в то, что говорит. Я и сам уже стал мучиться от схожих заключений.

На деле мы были бессильны и безоружны перед необычной болезнью. Восстановить потерянную кровь было попросту невозможно в наших условиях и с уровнем наших познаний в медицине. Мы не имели ни капельницы, ни запасов крови и соляного раствора. Сдать мать в больницу с вероятным исходом, что её сделают саму донором, дочь не согласилась бы никогда.

После полудня дождь на время прекратился, и мы с Сашей, под вымышленным предлогом вышли на улицу. Я захватил с собой выкидной нож, а мой друг пневматическую дубинку. Мы быстро нашли тот кирпичный дом. Он был окружен с двух сторон забором из толстых металлических прутьев, а со сторон, которые примыкали к соседним участкам сплошной стеной.

Подойдя к решётчатым воротам, я громко позвал: – Хозяева! Эй! Нам нужна ваша помощь!

Сашка помог: – Мы знаем, что вы дома! Откройте!

В ответ тишина. Мы покричали ещё минут пять. Из дома никто не отвечал.

Ветер терзал наши куртки. Пальцы рук закоченели даже засунутые в карманы. Потеряв надежду на ответ, я с помощью друга перелез через забор и подошёл вплотную к дому. Дёрнул за ручку дверь. Она была заперта на замок. Я пошёл вокруг. Все окна в доме были закрыты изнутри непроницаемыми жалюзи. Я подпрыгивал у каждого из них, цепляясь за дощатый карниз, зависал, в попытках разглядеть хоть какие-нибудь признаки обитателей. Но нам не удалось найти даже щёлку, чтобы заглянуть в неприступное жилище.

Я снова и снова звал хозяев. Стучал по стенам. Но тщетно.

Ничего не оставалось, как ни солоно хлебавши возвращаться к себе. Напрашивалось два вывода: либо люди появляются в доме только ночью, либо они твёрдо решили не вступать с нами в контакт. Что ж, отрицательный результат, это тоже результат. Во всяком случае, я был уверен в том, что не мог ошибиться – в доме кто-то бывает. Рано или поздно мы выясним всё. В этом я не сомневался ни на минуту.

Лишь только мы достигли своего дома, как снова зарядил дождь. Все снова поместились под домашний арест. Впрочем, не так уж и плохо это было.

Оля выслушала мой рассказ, но оставила его без комментариев. И, главное, без негатива.

После ужина мы отдыхали в гостиной и смотрели новости по телевизору. Все сидели на стульях, а Раиса Георгиевна с бледным лицом прилегла на кушетке. Перед трапезой она пожаловалась нам, что стала хуже видеть и слышать. Плюс ко всему её стали одолевать жуткие мигрени. Глядя на маму, у нас не было сомнений, что она не преувеличивает. Раиса Георгиевна выглядела всё хуже час за часом.

С экрана нас привычно информировали о том, что власти контролируют ситуацию и поддерживают правопорядок силами достаточными для того, чтобы граждане могли спать, есть и справлять нужду в полном спокойствии души. Всеми силами государство обеспечивает нормальные бытовые условия для своих подданных, «затрачивая на это колоссальные средства и усилия специалистов».

В преддверии предсказанной второй волны развития эпидемии, ученые «с удвоенной силой» работают над созданием вакцины и обогащенного состава для переливания крови. На сегодняшний день есть все предпосылки, что в недалеком будущем «от опытов можно будет перейти к массовому производству и обеспечению населения доступными и удобными в применении средствами лечения».

Мы впервые услышали о том, что власти выражают намерение привлекать «на выгодной основе» людей для работы на промышленных предприятиях страны. О порядке приёма на работу будут даны разъяснения при обращении в военкоматы, ставшие, по сути, единственным центром коммуникации правительства с народом. Предложения о найме адресовались представителям мужского населения государства старше шестнадцати лет.

Материальную поддержку власть намерена оказывать, в первую очередь, лицам, задействованным на государственной службе, в работе по восстановлению народного хозяйства и трудящимся в сфере обслуживания. На «особую» поддержку страны по-прежнему могут рассчитывать люди, от которых поступают сигналы о готовящихся «провокациях и заговорах против общественного строя и безопасности государства».

Лица, которые «добровольно сочтут для себя возможным донести о неправомерных действиях других граждан» будут обеспечены всем необходимым для жизни, и им будет гарантирована полная защита государства от посягательств. Напротив, лица, скрывающие известную им информацию о преступниках, сами являются преступившими закон и будут, именно «будут», осуждены в рамках уголовного законодательства по всей строгости военного времени.

Диктор заверил телезрителей в том, что правительством России предусматриваются полномасштабные меры по выводу страны из кризиса. По стабилизации тех связей, которые ещё можно восстановить. В этот период реформирования он призывал не поддаваться панике и соблюдать законы. Всё делается в интересах народа. В довесок была представлена цитата председателя Правительства государства: «Даже если кому-то может показаться иначе – успокойтесь и доверьтесь выбранной стратегии. Правительство заботиться о каждом из вас. Гражданские права и свободы были и остаются главным приоритетом государственной политики».

Телевизионный выпуск ещё продолжался, когда раздался нечеловеческий вопль Ольгиной матери: – Я не хочу-у-у!.. Оля! Ты где?

Ольга подпрыгнула от испуга и бросилась к маме: – Что случилось?

– Я не могу здесь больше!.. Увези меня немедленно обратно к нам домой! Увези, увези, увези! – Раиса Георгиевна вцепилась в руку дочери; с глазами навыкате она захрипела ей в лицо, – Я умираю, разве тебе не жалко свою мать? Ты сучка, потаскуха! – неожиданно она влепила Оле пощёчину.

Ошарашенная Ольга упала на пол. Её щека зарделась ярким пятном, а из глаз брызнули слезы. Мама вцепилась узловатыми пальцами в край кушетки и другой рукой как граблей стала энергично рвать воздух у ног дочери. Будто хотела достать её, но не решалась покинуть безопасное место.

Я подлетел к Оле и прижал лицом к груди, пытаясь успокоить. Сашка встал к кушетке. Олег с Ирой замерли на своих местах в нерешительности.

– Ну что? Убьёте меня, сукины дети?! – мамаша зашипела и плюнула в Сашкино лицо. – Ну, дерзай, тварь! Действуй! А потом можешь трахнуть меня, прямо здесь, на этом сраном ковре.

Саша лёгким толчком вернул Раису на лопатки и занёс кулак над её головой: – Молись, если умеешь!

– Стой! – я метнулся к другу и оттолкнул его к стене. – Не надо! Ты разве не видишь, у неё припадок?! Она не в своём уме. Оставь её. Я тебя прошу.

Затем подошёл к кушетке сам: – Успокойтесь, Раиса Георгиевна. Всё будет хорошо. Вы только не волнуйтесь…

– Чего ты меня успокаиваешь, гнида? – она рявкнула и, резко выдернув из-под головы маленькую подушку, швырнула ею мне в лицо. – Ты же смерти моей хочешь. Ты ненавидишь меня, разве не так? Зачем ты приволок нас сюда, ублюдок?.. Молчишь?! Так я тебе скажу… Всем вам скажу! Ты не Олю мою трахать хочешь. Ты меня хочешь иметь во все дыры! Ты, сволочь, реваншист поганый, мне мстишь за то время. Она для тебя только орудие. Потому что ты ненавидишь нас всех! Всех, всех, всех… Всех ненавидишь в жизни… А я… я тебя… я хочу домой… У-у-у-у, – она завыла и, схватившись руками за своё лицо, начала сдирать с него пластыри.

По щекам потекла кровь и гной. Куски пластырей повисли лохмотьями на щеках, скулах, шее.

Я поймал себя на мысли, что с безразличием взираю на агонию этой женщины. И этот резкий характер её поведения не пробудил в моей душе сердечного участия.

Подскочивший Олег, бесцеремонно отодвинул меня и склонился к маме.

– Рая… давай я тебе помогу, – он взял её под руки. Ещё мгновение назад, извивающаяся мамаша, вдруг сникла и послушно поднялась на ноги. – Пойдём. Тебе нужно отдохнуть.

Он обнял слабое тело женщины и повёл в ванную. Через несколько минут, наложив на её лицо свежие повязки, Олег на руках поднял мамашу в комнату и там остался с ней. Всё это время Ольга, лежа на полу, заходилась в плаче, испуганно взирая на нас с Сашей. Ира села с ней рядом и стала гладить по голове.

Мне понадобился по меньшей мере час, чтобы отчасти успокоить Ольгу. Скоро вниз спустился Олег. Раиса Георгиевна, по его мнению, пришла в себя. Она выпила сердечных капель и затем уснула.

Олег договорился с девчонками, чтобы каждая из них попеременно дежурила в эту ночь в комнате матери Оли и берегла её сон.

Вместе мы выпили крепкой «Зубровки» и только после того, как алкоголь теплом разлился по венам, решились обсудить происшедшее вслух. Шокированная Ольга уверяла нас, что ничего подобного с матерью раньше не было. На ней самой до сих пор лица не было. Оля всё причитала: «Что же дальше будет? Как теперь?»

Все мы сошлись во мнении, что на психическое состояние матери повлияла прогрессирующая болезнь. Непрекращающиеся боли обострили все противоречивые чувства женщины до неизбежной эмоциональной разрядки. Она попросту не могла уже удерживать в себе напряжение при крайнем дефиците положительных эмоций. Даже такой взрыв эмоций можно счесть средством лечения. Иногда нужно спускать пар. Ведь весьма распространённым выходом для подобных мыслей случается и суицид.

Среди нас не было ни кардиологов, ни невропатологов, ни (как некстати) психиатров. Можно было предполагать всякое, но с уверенностью никто не мог предсказать дальнейшее состояние Раисы. Да и выхода у нас не оставалось иного, кроме как, смирившись с собственной гордостью, подчиниться атмосфере «любви» к ней, которая должна быть применяема незамедлительно и повсюду вокруг неё.

Позже мы разошлись по своим комнатам. Ольга осталась с матерью, а я в изнеможении завалился на кровать. Убаюкиваемый шумом дождя, я медленно проваливался в бездну ночи. Уставшие глаза закрылись, и ко мне вернулись мои сны.

18 Сон: течение

Снилось, что меня вперёд ногами несёт в бурлящем потоке вниз по реке. Берега в тропических деревьях из уже знакомого мне леса стремительно проносились мимо. Причудливые кусты и деревья шумели, покачивая густой ярко-зелёной листвой, словно провожая меня на встречу с чем-то. Я летел в мутном потоке, время от времени соскакивая вниз с небольших выступов.

Меня ничто не беспокоило. Вода нежно обволакивала тело и несла его, мерно покачивая на поверхности. Плоть моя оказалась легче самой воды и погружалась в неё лишь на поверхности. Я откинул голову и посмотрел на небо. Маленькие облака проносились перед глазами, сливаясь в серые полосы, линующие небосклон. К горлу неожиданно подступила тошнота. Желудок сжался в спазме. Я с трудом опустил глаза вниз и сблевал прямо в воду несущегося потока. Сразу же полегчало.

Я решил смотреть только вперед и немного наклонил голову. Через какое-то время берега стали расходиться вширь. Я почувствовал, что река мельчала, а скорость потока увеличивалась. Где-то впереди горизонт обрывался, и за кромкой воды сияло безграничное нежно голубое небо. Неизбежно я должен был оказаться там.

Двадцать метров, десять, пять, три, один, и меня выкинуло инерцией бурлящего потока прямо в небо. Вернулись ощущения полета. Когда-то, в реальности, я прыгал с парашютом над облаками. Но здесь было по-другому. Меня не несло к земле с бешенной скоростью. Не размазывало щек по черепу и не вдавливало ушные перепонки. Напротив, я парил будто птица, легко и непринужденно. Был весом с орла. Раскинул руки и планировал в парящих вместе со мной брызгах воды. Были бы крылья, я мог бы взмахнуть ими и подняться вверх. Обратно. Это завораживало.

Я падал вниз наравне с громогласно обрушивающейся стеной потока навстречу, поднявшемуся у подножья обрыва, облаку из брызг. Я даже кричал от восторга, но не мог слышать свой жалкий голос в грохоте лавины воды. Просто падал, падал и падал.

Наконец я ворвался в колючий туман брызг, безжалостно впившихся в лицо, и почувствовал ужасную боль. Словно в каждую клетку моего тела воткнули по игле. Словно оно разом распалось на эти клетки. Словно меня разорвало, и я умер во сне…

19 Прелюдия

В ужасе проснувшись, я стал жадно хватать открытым ртом воздух. Ольга спала рядом. Проклятие! Ну и видения. После своих частых снов я обзавелся сонником, включавшим в себя толкования и Фрейда, и Цветкова, и прочих, неизвестных мне, учений. Слез с кровати, нашёл и открыл его. Умереть во сне – счастливое событие. Ну, надо же! Иное толкование: вас одолевают страхи; что вы замыслили обречено; и так далее… Вот так распутье. Я захлопнул сонник. Про счастливое событие мне понравилось больше.

Спустя час, проснулись уже все. Собравшись в гостиной, мы делали вид, что вчера ничего особенного не произошло. Раиса Георгиевна с аппетитом уплетала овсяную кашу. За ней не было заметно никаких странностей. За исключением, пожалуй, того, что глаза мамаши как-то азартно блестели и, время от времени, проскальзывала хитрая улыбка на лице.

Я, Ольга и все остальные расслабились и перестали следить за каждым движением мамы. Похоже, та действительно была в порядке и лояльно настроена. Однако, не покидала мысль, что всё-таки что-то нехорошее зрело в её бессовестной голове.

День прошёл незаметно. Также как и следующий, и последующий за ним дни. Сезон дождей установил свою власть надолго, беспрестанно проливая на крыши домов и мёртвую землю тонны холодной воды.

Мы редко выходили на улицу. Лишь один раз ездили в город за уцелевшими продуктами, собрав что только можно было с почти пустых вонючих прилавков, на которых под сквозняком шевелились одинокие бумажные ценники. Мы обобрали практически все окрестные садовые участки, обеспечив себя внушительным запасом овощей. Старались экономить топливо, нашу единственную надежду на тепло в доме.

Периодически встречались с соседями: Анатолием и Светланой. Пару раз ходили к ним в гости, где веселились, пели песни за круглым столом и поглощали спиртное. Они оказались действительно хорошими людьми. Без злобы и сарказма. Хорошо принимали нас. И всё же их семья была как вещь в себе. Ни он, ни она не нуждались в допинге общения с другими особями человеческой расы. Они были самодостаточны как целое. Оба домоседы и в чём-то даже одиночки.

Не забывая про людей из кирпичного дома, каждый вечер я сидел с биноклем у окна своей комнаты и наблюдал за ним. Благодаря упомянутому процессу, я уже как собственную квартиру знал детали дома и окружавшего его участка. Знал, что под крышей расположилось гнездо ласточек, слева от окна мансарды отошёл сайдинг и доски начали гнить, жалюзи иногда открывались. Я мог бы запросто сказать, сколько листьев облетало в день со сливы у торца дома. Но я так ничего и не узнал про его обитателей. Лишь ещё один раз мне посчастливилось заметить промелькнувший в темноте силуэт человека.

Видимо, мы своим визитом лишь спугнули их, и таинственные люди стали более тщательно маскировать своё присутствие.

Ольга увлеклась вязанием. Благодаря нашим усилиям, удалось достать в изобилие разных ниток, и вскоре Раиса Георгиевна примерила новые шерстяные носки. Далее в очереди на носки и шарф стоял я.

Ира продолжала удивлять нас искусной графикой, в которой по-прежнему отмечался след её душевной травмы. Элемент смерти необъяснимым образом присутствовал даже в натюрмортах, выходящих из-под её карандаша, угадывавшийся в лежащих тенях, либо в формах предметов. Я и не знал, как теперь это назвать: реализмом или всё-таки с приставкой «сюр-».