Илья Репин
Шрифт:
Пропагандистскую деятельность Натальи Борисовны и оригинальный быт «Пенатов» обсуждал весь Петербург. Нордман была модной фигурой. Постепенно она так увлеклась своей миссией пропагандистки «нового образа жизни», что начала все больше отдаляться от конкретных житейских забот, и ее шумная общественная деятельность стала утомлять Репина.
В какой-то момент супруги поняли, что не могут быть рядом. Наталья Борисовна писала как-то своей подруге, что Репин ее очень нехорошо ругал, и обвинял, и упрекал даже, и что ей очень не хочется всё это слушать, что она, пожалуй, переедет в маленькую дачку около театра, который они купили для просветительских целей. Так Нордман и сделала. Чтобы прекратить скандалы, она решила ненадолго уехать. Вскоре выяснилось, что Наталья Борисовна серьезно больна: у нее обнаружили туберкулез горла. 20 февраля 1914 года Репин посадил Нордман
После отъезда Натальи Борисовны Репин не остался в «Пенатах» в одиночестве. К нему приехали дочери, которые никогда прежде в присутствии Нордман здесь не появлялись.
В «Пенатах» по-прежнему проходят шумные и веселые «среды». У художника гостит Шаляпин – Репин пишет его портрет. Илья Ефимович выезжает в театр, посещает выставки, много работает. Он пишет Наталье Борисовне нежные письма: «Я начинаю Вас любить глубокой любовью. Да, более 15 лет совместной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Устанавливается родственность незаменимая… Сегодня видел Вас во сне: Вы за роялем, аккомпанируя себе, пели очень чувствительный романс про любовь. Дай Вам Бог поскорее поправиться!»
Наталья Борисовна не просила Репина приехать. Но она надеялась, что мужчина, с которым была близка, поймет ее, бросит все и примчится в Швейцарию, чтобы быть с ней до конца. Но Репин ограничивался письмами и денежными переводами. От денег гордая Нордман отказывалась. Не Репину, а другу Чуковскому она напишет: «Я поняла, что никому не нужна…» Она умирала в одиночестве, в больнице для бедных. Ее не стало 28 июня 1914 года. Ей было всего 50 лет.
Репин хотел похоронить Нордман в Петербурге, в Александро-Невской лавре, где когда-то купил два места – для себя и для Натальи Борисовны. Он послал в Швейцарию телеграмму, в которой просил не хоронить Нордман до его приезда, но опоздал. Он смог приехать только после похорон, чтобы увидеть ее могилу.
Побывав на могиле Нордман в Швейцарии, Репин съездил в Венецию и, вернувшись в Куоккалу, поручил хозяйство своей дочери Вере Ильиничне. Память Натальи Борисовны он почтил небольшой статьей, написанной в его обычном дифирамбическом стиле. Возможно, что он и тосковал по умершей, но сам тон его голоса, которым он в первую же «среду» заявил посетителям, что отныне в «Пенатах» начнутся другие времена, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной.
Прежде всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей стал есть в небольшом количестве мясо. Из передней был убран плакат «Бейте весело в тамтам!», и, сажая гостей за стол, художник с каким-то даже облегчением сказал: «Теперь мы можем садиться как вздумается…» Только на чайном столе еще долго стояла осиротевшая стеклянная копилка, куда прежние гости «Пенатов», присужденные к штрафу за нарушение какого-нибудь из запретов Натальи Борисовны, должны были опускать медяки. Теперь эта копилка стояла пустая, и все сразу позабыли о ее назначении…
Чуковский, хорошо знавший Наталью Борисовну, так писал о Нордман: «В сущности, это была не злая и не глупая женщина. Вечно она хлопотала о каких-то сиротах, вечно помогала голодным курсисткам, безработным учительницам, о чем свидетельствуют многие ее письма ко мне. Самое лучшее, что можно сказать о ней: она часто была не похожа на свои брошюры и памфлеты. Она читала мне отрывки из своего дневника, посвященные главным образом Репину и его окружению (1903–1909), и я был удивлен ее талантливостью: столько здесь было зоркого и меткого юмора, столько свежей женской наблюдательности. Да и в прочих ее писаниях чувствуется что-то не совсем безнадежное. Написала она не много, так как стала писательницей лишь на сороковом году жизни. В 1901 году вышла в свет ее повесть «Эта» с иллюстрациями Ильи Ефимовича. В 1904 году – «Крест материнства», тоже с его иллюстрациями. В 1910 году – «Интимные страницы». Писала она также и пьесы. Для постановки этих пьес Илья Ефимович приобрел на станции Оллила здание дачного театра – в сущности, обширный деревянный сарай, который Наталья Борисовна назвала «Прометей». Пьесы ее, поставленные в этом сарае, конечно, не делали сбора («Прометей» запомнился мне тем, что там выступал молодой Маяковский; однажды на подмостках «Прометея» исполняла какую-то пьесу труппа Вс. Э. Мейерхольда, приехавшая вместе с ним из Териок), но бездарными их никак невозможно назвать. Словом, в качестве ближайшего соседа Натальи Борисовны, наблюдавшего ее несколько лет изо дня в день, я считаю себя вправе настаивать, что личность
Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из «Пенатов» – одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей, – удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных. Там, умирая на койке, она написала мне письмо, которое и сейчас, через столько лет, волнует меня так, словно я получил его только что.
«Какая дивная полоса страданий, – писала мне Наталья Борисовна, – и сколько откровений в ней: когда я переступила порог «Пенатов», я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кругом все умерло. Ни звука ни от кого».
От денег, которые послал ей Илья Ефимович, она отказалась. Мы, друзья Ильи Ефимовича, попытались было уверить ее, будто ей следует гонорар за первое издание репинской книги, вышедшей некогда под ее номинальной редакцией. Но она не приняла и этих денег.
Через месяц она скончалась, в июне 1914 года, и по той грусти, которую я испытал, когда дошла до меня скорбная весть, я понял, что, несмотря на все ее причуды и странности, в ней было немало такого, за что я любил ее».
За четыре года до своей смерти, в 1910 году, Наталья Борисовна составила завещание. Юридическая хозяйка «Пенатов» Нордман завещала усадьбу Российской Академии художеств. Она очень хотела, чтобы после ее смерти и смерти Ильи Ефимовича здесь, в «Пенатах», открыли музей под названием «Домик Репина». Однако после смерти Натальи Борисовны Совет Академии художеств постановил от дара Нордман отказаться. Мотивировали отказ тем, что у академии сейчас нет, да и потом не будет денег на содержание музея. И вот тогда за свой будущий музей заступился сам, живой еще, Илья Ефимович Репин. Чтобы выполнить волю покойной, в 1915 году Репин пожертвовал в пользу Академии художеств 30 тысяч рублей.
Через два года после революции в жизни Репина начнутся трудные времена. В парке устроят огород, под любимыми березами Натальи Борисовны будет пастись коза.
О великом русском художнике Илье Репине написано огромное количество воспоминаний, но среди сотен страниц о Наталье Нордман не много добрых слов. Над ней будут смеяться как над чудачкой, ее будут обвинять в том, что вся ее деятельность нанесла ущерб имени знаменитого художника. Писали, что «Нордман была слишком колоритной личностью, которая никак не могла стушеваться, а напротив, по всякому поводу старалась заявить о себе», что «эта женщина проглотила Репина целиком», что «влияние Нордман на Репина не было благотворным и не стимулировало творчества. Он вдруг у всех на глазах начал явно стареть и дряхлеть». Критичный В. Стасов так отзывался о завладевшей сердцем художника женщине в письме к брату: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи ни кожи – ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)».
Возможно, ей не могли простить того, что, живя рядом с гением, она не находила полного удовлетворения в том, чтобы ему служить. Но именно ее стремление быть самостоятельной личностью и нравилось Репину. Через год после смерти Нордман Репин писал: «Осиротелый, я очень горюю о Наталье Борисовне, и все больше жалею о ее раннем уходе. Какая это была гениальная голова и интересный сожитель!» Может, немного неудачно сказано «сожитель» – все-таки пятнадцать лет вместе…
После ранней кончины жены Репин прожил еще шестнадцать лет, окруженный друзьями и близкими.
Две женщины сыграли важную роль в жизни великого художника. Обе они принесли ему в дар собственную жизнь, доброе имя, делали все, чтобы он мог творить. Кто знает, оправданы ли их жертвы?
Поселившись в «Пенатах», Репин не мог и предположить, что этот малый кусочек земли станет для него до конца дней и родным домом, и символом родины для многих русских, оказавшихся, как и он, отрезанными от России, когда в апреле 1918 года внезапно закрылась граница с Финляндией. Не порывая с родиной, Репин мечтал, что Карельский перешеек, как и раньше, будет открыт для свободного передвижения, но так и не дождался этого.